Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Но даже Скардон допускал ошибки. Один из допросов он начал с того, что попросил у меня письменную доверенность на проверку моих банковских счетов. Он мог получить на это законное разрешение независимо от моего согласия. Поэтому я не возражал, зная, что он не найдет в этих счетах никаких признаков незаконных вкладов, потому что их не существовало. Получив мою доверенность, он все же начал расспрашивать меня о состоянии моих финансов, и я использовал эту возможность, чтобы хоть как-то дезинформировать его. Для этого у меня была серьезная цель. Я сумел найти благовидное объяснение для большинства сомнительных моментов в моей карьере, но не для всех. Поэтому там, где не помогала изобретательность, я мог лишь ссылаться на провалы в памяти. Я просто не мог вспомнить то или иное лицо, тот или иной случай. Расспросы о состоянии моих финансов предоставили мне возможность лишний раз доказать, какая у меня плохая память. Если уж я не мог вспомнить, какие проделал финансовые операции, то вряд ли можно было ожидать, чтобы я припомнил все детали моей светской и профессиональной жизни.

После нескольких таких допросов Скардон перестал приходить ко мне. Он не сказал, удовлетворен он нашим общением или нет, дело просто повисло в воздухе. Он был, конечно, убежден, что я

скрываю почти все, что имело значение. Я бы многое отдал, чтобы взглянуть на его заключение. Не было сомнения в том, что улики против меня оказались внушительными, но они не были решающими. Однако еще один вызов в Бродвей показал мне, что я ошибаюсь. На этот раз меня допрашивали Синклер и Истон. Неприятно было бесстыдно лгать честному Синклеру; надеюсь, теперь он понимает, что, когда я лгал ему, я так же твердо защищал свои принципы, как и он. Но дуэль с Истоном доставила мне удовольствие. У меня уже был опыт допросов с Уайтом, Милмо и Скардоном, поэтому я шел по проторенной дорожке и не думал, что он преуспеет там, где они потерпели неудачу. Так оно и вышло.

ТУЧИ РАССЕИВАЮТСЯ

В течение более чем двух лет меня не трогали, вернее сказать, сохранялось состояние вооруженного нейтралитета. Я не надеялся на то, что мое дело окончательно закрыто, хотя никаких обвинений против меня выдвинуто не было. Я даже сохранил дружеские отношения с некоторыми бывшими коллегами по МИ-5 и СИС. Это было тревожное время. Я располагал 2000 фунтов и перспективой получить еще 2000 и, кроме того, 2000–3000 фунтов по страховому полису. Надеяться на хорошую работу не приходилось, потому что, куда бы я ни обращался, первым вопросом было, почему я ушел с дипломатической службы. Лучшей возможностью для меня была, пожалуй, журналистика, и мои мысли обратились к Испании, где я начинал свою деятельность. Я был уверен, что сумею вскоре вновь встать на ноги, и полагал, что мой отъезд в Испанию укрепит позиции тех, кто все еще сомневался в моей виновности. Мадрид находился достаточно далеко от железного занавеса. Поэтому я написал письмо Скардону с просьбой вернуть мой паспорт. Он был прислан немедленно без всяких комментариев.

Мое пребывание в Испании было очень коротким. Я пробыл в Мадриде недели три, когда получил письмо с предложением работать в Сити. Жалованье предлагалось скромное, но соразмерное моему полному невежеству в коммерческих делах. В течение года я занимался торговлей, совершая ежедневные поездки из Рикменсуорта на Ливерпуль-стрит и обратно. Я совершенно не подходил для этой работы и даже почувствовал облегчение, когда моя фирма оказалась на грани банкротства из-за опрометчивых действий транспортного отдела, с которым, к счастью, я не имел ничего общего. Хозяева мои только обрадовались, когда я уволился, избавив их от необходимости платить мне жалованье. С тех пор я зарабатывал на жизнь как свободный журналист, что было делом трудным, требовавшим большой способности к саморекламе, а это никогда не было моей сильной стороной.

Мое довольно серое существование несколько оживил любопытный эпизод, который начался с письма от одного консерватора — члена парламента от округа Арундельи-Харшем, пригласившего меня на чашку чая в палату общин. Объяснив мне, что его самого уволили из Министерства иностранных дел, он чистосердечно признался, что ведет войну против министерства в целом и Антони Идена в частности. Его положение, сказал он, неуязвимо: у него одно из самых прочных мест в парламенте, а местная организация консервативной партии пляшет под его дудку. Он слышал, что меня тоже уволили с дипломатической службы, и полагал, что я теперь должен испытывать чувство обиды. Он был бы очень благодарен, если бы я предоставил ему какой-либо материал, позволяющий облить грязью Министерство иностранных дел. Он долго распространялся на эту тему, сопровождая взрывами смеха собственные остроты. Я ответил, что понимаю причины, побудившие руководство Министерства иностранных дел потребовать моей отставки, и тут же удалился.