Я слишком долго мечтала

Самые высокие башни Джакарты по вечерам освещаются прожекторами. Это единственное украшение колониальных городов, построенных слишком быстро. И слишком поздно. У них нет истории. Лишь по ночам они раскрываются во всей своей красе – искусственной и агрессивной, подобной грубому макияжу «ночных бабочек», привлекательных только во тьме. Башня Монас, кажущаяся совсем близкой из окна двадцать первого этажа отеля Great Garuda, самая яркая из них, куда заметнее, чем Дворец независимости, административные здания на площади Мердека или отель Pullman Jakarta.

Илиан сидит на кровати, в метре от окна. Бирюзовые лучи прожекторов, направленных на Монас, рассекают ночную тьму и проникают в комнату, окрашивая стены, потолок и, ярче всего, его белую рубашку, – ни дать ни взять живой экран. Живой… но застывший.

Я сижу у него за спиной и судорожно обнимаю, нет, сжимаю его тело, вцепляюсь в него, как тонущий – в спасательный круг. В ресторане я проплакала весь конец вечера – над каждой нотой, над каждым словом, над каждым звуком фортепиано. Залила слезами ласточкины гнезда, продолжала плакать в лифте и, рухнув одетой на кровать, зарыдала в подушку.

– Я не могу бросить тебя, Илиан. Бросить тебя – значит умереть. Не жить, а вести жалкое существование. Бросить тебя – значит согласиться прозябать в пустоте. Ни одна женщина не может покинуть человека, который сочиняет такие песни. Такие объяснения в любви. А что потом…

– Это прощальная песня, Нати. А не любовная.

Башня Монас стала розовой, наша комната и рубашка Илиана тоже сменили цвет, словно добрая фея взмахнула волшебной палочкой, преобразив наряд моего Спящего красавца… Голубая рубашка, розовая, сверкающая…

И прозрачная. Под воздействием моих серебряных капель его тело просвечивает сквозь ткань.

А слезы все текут и текут…

Илиан не двигается. Но его оцепенение не утешает меня. Я знаю, что он страдает не меньше моего, хоть и силится не показывать этого. Боже мой, Илиан бережет меня! Жертвует собой! В люльке только одно место, второй должен прыгнуть за борт. И в шлюпке только одно свободное место, второй должен броситься в море. Ил – тот самый Джек из фильма «Титаник», что бросился в ледяную воду. А я хочу последовать за ним – в неистовом порыве, не жалея себя. Я не принимаю его жертвы. Хочу сражаться за нас обоих. Кричать, бороться, чтобы все спасти.

– Значит, ты хочешь со всем покончить? Чтобы от нас ничего не осталось? Словно ничего и не было? Одна ночь, одна мечта и – пшик! – пробуждение?

– Нет, моя песня была не об этом.

Теперь его рубашка усеяна звездами, которые сверкают снаружи, на фасадах. Мои руки проникают под эту звездно-ночную ткань, расстегивают последние пуговицы, гладят его тело, чтобы запомнить малейшее движение. Илиан не реагирует. Холодный как лед. Словно его уже парализовала ледяная океанская вода. А я остаюсь в своей шлюпке. Которая уже отплывает.

– Ладно, давай! Говори, что там, в твоем контракте? Что это за штука, на которую не согласилась бы ни одна женщина? Потому что для этого нужно любить так, как никто и никогда не любил. Ты думаешь, я на это не способна?

Рубашка падает. Илиан наконец поворачивается ко мне. Как же он красив! Звезды уже померкли, угасли, башня Монас сверкает теперь золотым венцом и медно-розовым нарядом. А я мысленно молю бога, чтобы Илиан высказал свое условие – самое безумное из всех условий. Но он молчит, и это молчание делает его замысел самым фантастическим, самым несбыточным из всех. Ну пусть он предложит, чтобы мы с ним выбросились из окна, держась за руки и только выпив перед этим волшебный эликсир, который сделает нас легче воздуха! Пусть достанет ключ от потайной двери в параллельную вселенную! Пусть подарит кончик волшебной нити, которая позволит смотать обратно весь клубок моей жизни, до самого начала, еще до того, как я познала других мужчин. И зачеркнуть все это, и начать все снова – с ним вдвоем!

Я приникаю к Илиану, и моя кожа тоже окрашивается в золото.

Стань чародеем, Илиан! Предскажи нашу судьбу!

Преврати нас в статуи. Мы будем так прекрасны в этом мраморном плену, в золотых блестках. И простоим рядом до скончания веков.

Его рука ложится мне на грудь. Другая проникает между ног. Ил целует мое тело, но не касается губ. Шепчет, повторяя слова песни:

– Оставь мне себя немножко…

52

2019

Стинг, кажется, намерен повторить еще раз двадцать свою SOS, но комментатор внезапно прерывает песню. «Письмо в бутылке», наверно, уплыло на какую-нибудь отдаленную планету: ведущий объявляет, что на всех волнах, на всех каналах сейчас начнется минута молчания в память о жертвах цунами в Индонезии.

И теперь я слышу только один звук – гул мотора.

«Мерседес» С-класса. Арендованная машина. Странно: Улисс сказал мне, что берет такси и едет за мной, – а приехал в арендованном автомобиле. Но в тот момент я не придала этому значения.