Я слишком долго мечтала

– Ах, знала бы ты его получше, своего Илиана… Он был не из тех, кто содержит дом в порядке, сама видишь. Ничего не умел смастерить, исправить. Артист… что с него взять? Скольких мелких бытовых неприятностей можно было бы избежать, не будь он таким растяпой. Вот, например, небольшая утечка газа, которую никто не замечал и которая увеличилась, пока он лежал в больнице. Или оголенная проводка. А в результате стоит кому-нибудь нажать на звонок у входной двери, и – бум! – короткое замыкание, и дом взлетит на воздух. А потом в развалинах найдут тело его любовницы. Вот так сюрприз! Голубки-то были хитры – кто бы мог заподозрить, что они здесь милуются, через двадцать-то лет!

Жирный кот прямо-таки мурлычет от удовольствия. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не броситься прямо ему в пасть. Пусть лучше застрелит меня в упор, лишь бы порушить его великолепный злодейский план. А этот мерзавец, продолжая целиться в меня, шарит в моей сумке, вынимает из нее мобильник и улыбается при виде черной ласточки, нарисованной на розовом корпусе.

– Как ты думаешь, Натали, кто первым бросится к тебе на помощь? Твой верный муж? Твоя старшая дочь? Или младшая? Кто первым нажмет на дверной звонок – после того, как все они получат одну и ту же паническую эсэмэску с указанием этого адреса?

Я испепеляю его взглядом:

– Ты сумасшедший!

– О нет! Богатый – да. Жадный – да, если хочешь. Бессердечный. Амбициозный. Но не сумасшедший! Ну-ка, иди туда! – И он указывает револьвером на одну из дверей. Ту самую, в которую кто-то скребся.

Я делаю несколько шагов, нажимаю на ручку, открываю дверь – и тут же захлебываюсь кашлем от удушливого запаха газа.

Но меня больше пугает не это.

Я подавляю рвотный позыв.

В комнате стоит кровать, а на ней – тело. Тело, которое я узнаю.

Шарлотта.

Связанная. С кляпом во рту.

Улисс толкает меня в спину, я замечаю на паркете маленький камешек, задеваю его ногой, и он летит под кровать. Мой камень времени?

Я оборачиваюсь. Улисс стоит на пороге, заполнив собой весь дверной проем. Его револьвер по-прежнему нацелен на меня.

– Что она здесь делает? Ты… Ты ее…

– Нет, уверяю тебя, она просто слегка задохнулась, оттого что двигалась. Брызнешь ей воды в лицо, похлопаешь по щекам, и она очнется. А меня извини, я должен вас оставить. Мне пора в больницу, к Илиану. Буду сидеть у его постели, пока все не кончится.

От запаха газа у меня кружится голова. Я уже ничего не понимаю. Громко кричу. Шарлотта вздрагивает, но не открывает глаза.

– Объясни мне, по крайней мере, при чем тут она?

Улисс не отвечает. Он занят: набирает номера на моем смартфоне. Похоже, его сейчас занимает одно: кто первым бросится мне на помощь. Оливье? Лора? Или Марго? Кто взорвет этот дом?

– Черт подери, Улисс, что тебе сделала эта девочка?

И тут я замечаю один из постеров, приклеенных к стене. С группой Tokio Hotel…

Улисс наконец-то снисходит до ответа:

– Если ты меня внимательно слушала в машине, то, наверно, помнишь мои слова об этой песне: «Только три человека были в курсе». Не двое, не только ты и Илиан. А трое…

Tokio Hotel. Black Eyed Peas. The Pussycat Dolls. И эта фамилия – Ривьер. Я не понимаю. Не хочу понимать. Не хочу в это верить.

– Ты помнишь, Натали? Помнишь тот первый раз, когда ты меня увидела в «Метрополисе»? Тогда я ничего у тебя не просил. Это ты – ты сама дала мне обещание!

54

1999

Лучи прожекторов, теперь изумрудно-зеленые, разрисовывают узорными тенями торс Илиана. Подчеркивают его грудные мускулы, удлиняют бицепсы, затемняют шейные вены. Илиан навис надо мной. Его губы блуждают от моего лица к шее, от висков к кончикам грудей. Я лежу пленницей в его объятиях, в самой сексуальной из тюрем. Его живот упирается в мой, ноги обвиты моими ногами, и только его член не проникает в меня. Я чувствую, как он трется о мой лобок, давит на него, потом тело приподнимается и снова приникает к моему. Между двумя поцелуями Илиан мне твердит:

– Оставь мне себя немножко. Ведь я не могу сохранить тебя всю. Ведь мы никогда больше не увидимся.

Мой живот горит. Моя кровь вскипает. Мои мысли – выжженные земли.

Что я могу тебе оставить, господи боже мой? Не могу же я раздвоиться.

Скажи, Илиан, скажи мне, чего ты хочешь?

Мои глаза умоляют, лучи окрашивают их в зеленое, никогда уже они не будут ясно-серыми. Илиан целует мои веки. Я раскрываюсь, и он наконец с упоительной нежностью проникает в меня. И я слышу его шепот, едва различимый, еще более тихий, чем мои первые вздохи наслаждения.

– Ребенка. Подари мне ребенка.

Потом Илиан замирает. Просто остается во мне, неподвижный и напряженный. И взгляд его тоже останавливается. Слова излишни, я уже знаю, что это означает.

Ни одна женщина в мире на такое не способна. Потому что для этого нужно любить так, как никто и никогда не любил.

Я не отвечаю. Да и что тут ответишь?! Илиан снова шепчет, еще тише, еще нежнее:

– Если бы ты попросила, я бы сделал это для тебя.

И я знаю, что это правда.