Я слишком долго мечтала

Мне жарко, я с трудом перевожу дыхание, а это только пятый этаж! Невозможно представить, что тридцатилетняя муза, которой я когда-то была, взлетела на седьмой этаж, как на крыльях, держась за руку своего бродячего музыканта.

Отправляю эсэмэску мужу. Если подарок не поможет, расскажу ему про Фло и Жан-Макса. После такого сюрприза он уж точно поймет, что я потратила время на телефонный разговор с подругой. Оливье часто слышал от меня о командире Баллене, о его репутации бабника, но главное, он знаком с Флоранс еще с тех времен, когда она не была замужем и нередко ночевала у нас. Фло ему очень нравилась. И он будет переживать за нее – как и я.

Седьмой этаж!

Уф… Совсем задохнулась!

«Батисто Набирус». Табличка с именем мима висит под дверным звонком.

Слава богу, он все еще здесь живет!

Кладу мобильник в сумку. И, перед тем как нажать на звонок, не могу удержаться от своего проклятого рефлекса – вынуть камень времени, почувствовать его тяжесть на ладони, погладить кончиками пальцев по гладкой спинке. Чтобы набраться храбрости. Чтобы соединить прошлое с настоящим. Но пальцы тщетно шарят в сумке, ищут, ищут…

Камня нет!

Я начинаю привыкать к этому, хотя все еще копаюсь в сумке, перебирая ручки, хватая и бросая то губную помаду, то кошелек, то записную книжку. Камня нет как нет! Как ни странно, я даже не сильно удивлена, и это исчезновение меня почти успокаивает. Оно позволяет мне отказаться от худшей из гипотез: кто-то в моем окружении то похищает, то возвращает его потехи ради. Но вчера рядом со мной были только мои родные, а в рейсах, в Монреале и Сан-Диего, только мои сослуживцы. Значит, если это не самый невероятный из заговоров, остается одно объяснение: я свихнулась… Или же этот камень действительно волшебный!

Звоню в дверь.

Жду.

Слышу шаги.

Медленные шаги.

Дверь бесшумно открывается.

На меня смотрит Батисто. У него лицо старика, изборожденное глубокими морщинами; маска мима растаяла, как воск, растрескалась и застыла; стройные ноги, некогда уверенно стоявшие на цоколе, еле держат. И только взгляд лукавого домового остался прежним, молодым.

Он приветствует меня улыбкой, больше похожей на гримасу:

– Гаранс? Ну входи, прошу!

Словно он поджидал меня здесь последние двадцать лет.

38

1999

Оливье никогда не предавал Натали. Он не помнит, чтобы хоть раз в жизни солгал ей или сознательно что-то скрыл. Ему всегда казалось, что он говорит с ней так же откровенно, как думает, не делая разницы между своими размышлениями и словами, в которые их облекает. Именно так должно быть, когда живешь с кем-то бок о бок: не прятать свои мысли, а безбоязненно открывать их тому, кого любишь; вот это, в его понимании, и есть истинная свобода.

Оливье сглатывает, пытаясь избавиться от горького привкуса во рту, и, сжав зубы, заставляет себя улыбнуться Лоре, сидящей в машине, в своем детском креслице. Девочка даже не стала снимать свой ранец c наклейками из «Неугомонных деток»[114]:

– Зачем, пап, мы же сейчас приедем!

Она права, школа Порт-Жуа находится в паре километров от их дома. Иногда, в погожие дни, они ходят туда пешком, по дорожке вдоль Сены. Лора прилипла к окну, окликая подружек – Лену, Анаис и Манон, которые идут по тротуару.

– Сиди спокойно, Лора, они все равно тебя не слышат.

Оливье тормозит на маленькой стоянке перед школой. Он еще не избавился от горького вкуса желчи, от нее горит нос, щиплет ноздри. Сейчас он предаст Натали. Как только Лора со смехом побежит к своим подружкам по подготовительному классу, как только девочки вместе пройдут за ограду школы, он предаст жену.

Они вместе уже десять лет, но за это время он так и не смог понять, какие чувства питает к нему Натали. Натали не такая, как он, она не позволяет своим мыслям свободно разгуливать по их дому, дает им ускользать неведомо куда – беспорядочным, противоречивым, недоступным пониманию. Но в одном Оливье уверен: Натали восхищается его честностью. Его прямодушием. Его основательностью. Ей нравится, что он не из тех болтливых хлыщей, которые треплют языком с утра до ночи. Нравится, что он говорит мало, но по существу. Что ему можно безоглядно доверять. Что на него можно опереться. Как на стол, на стул, на кровать.

Потому что он надежен. Да, именно так – надежен.

– Пап, ты чего? Давай, выпусти меня!

Малышка терпеть не может тесное детское креслице. Оливье высвобождает дочь, целует. «Доброго дня, пап!» – и она уносится. Оливье приходится пожать несколько рук, перекинуться несколькими словами с другими родителями. Когда дети из разных деревень поступают в школу, поневоле завязываются знакомства. Мамаши болтливы, как сороки, отцы неизменно приветливы. Какое заблуждение!

Суматоха у дверей школы длится еще несколько минут, потом вдруг, ровно в 8:30, площадка пустеет. Ни суеты, ни шума. Только безлюдный двор и пустынная улица.

Вот и настал момент.

Момент лжи. Предательства.