Я встаю на колени. Можно подумать, что я молюсь, понурив голову; мои груди подрагивают над его животом, разверстые губы чрева почти касаются его лица.
– Я помогу тебе, Ил… Обещаю. Мы понесем его вместе – твой мешок с надеждами. И вместе станем бессмертными.
Я знаю, что Ил сейчас протянет руки, чтобы сжать мои груди, раздвинет мне ноги, чтобы проникнуть внутрь языком. Лишь бы заставить меня замолчать, доставив наслаждение.
– Только посмей, Ил… Только посмей сказать, что мы на этом и кончим, что ты сможешь жить без меня!
– …
– Мы станем сильнее всех. Хитрее всех. Только дай мне немного времени. У нас впереди еще целая жизнь, чтобы любить друг друга.
Целая жизнь… И самолет, который вылетает в Руасси через три часа.
Его руки ложатся на мою грудь – ту, под которой бьется сердце. Со скоростью тысяча километров в час. Я продолжаю свою литанию:
– У нас с тобой целая планета, чтобы любить друг друга, Илиан. Через два дня я лечу в Джакарту.
– Знаю, ты говорила это в Монреале, моя ласточка.
– Я вылетаю из Руасси и возвращаюсь в Руасси. Ты… ты мог бы встретить меня в Париже?
Простыня соскользнула на пол. Теперь Ил и впрямь проснулся, окончательно проснулся. Я борюсь с искушением опуститься еще ниже, добраться до острия его желания, вобрать его в себя, втянуть, проглотить.
– Нет… Это невозможно… После поездки в Барселону Улисс подыскал мне новый контракт. Я так долго его упрашивал…
– Новый контракт? Где, в каком месте?
Мои пальцы ласкают восхитительно крепкий член, губы жаждут поучаствовать в пиршестве. Я наклоняюсь, но Илиан движением влюбленного дзюдоиста переворачивает меня на спину.
И вот он уже на мне.
– Да ерундовый контракт, говорить не о чем! – шепчет он. – Гитаристом в баре отеля люкс.
– Где?
Илиан проникает в меня.
– В Джакарте.
Ил уже во мне.
Значит, наш роман – самый прекрасный в мире – продолжается! Я уже не чувствую своего тела, наслаждение захватывает, сжигает меня, и каждая капля крови, каждая клеточка плоти сулит бесконечное блаженство.
– Я люблю тебя, Илиан… люблю… ЛЮБЛЮ!
Ил не останавливается. Ведет меня к вершине наслаждения.
– Куда мы идем, Натали? До чего мы вот так дойдем?
– До Джакарты.
Наши тела сливаются в оргазме. Наши души воспаряют к небесам. Оставив на постели две измученные телесные оболочки.
– А потом?
– А потом нас ждут целая жизнь и целая планета, чтобы любить друг друга.
41
2019
Почему требуется столько предосторожностей, чтобы пропустить пассажиров в самолет? Ведь не подвергают же людей досмотру перед посадкой в поезд, в автобус, на корабль, а ведь там тоже можно все разнести вдребезги, если какой-нибудь псих решит это сделать. Привыкнув к сокращенным до минимума формальностям в отношении летного состава, я редко задавалась этим вопросом. И вот теперь, зажатая в толпе пассажиров, терпеливо ожидающих своей очереди перед воротцами металлоискателя аэропорта Прат, нахожу задержку нестерпимой. Перед нами не меньше полусотни пассажиров, которые должны поставить на транспортер свои сумки, выложить ключи, украшения, мобильники, ремни, обувь. Мы, все семеро, молча ждем своей очереди; близнецы увлеченно сосут «чупа-чупсы», то и дело обмениваясь ими на столике коляски; Лора пытается развлечь остальных разговором.
– Все-таки наш вояж удался, правда? – И сама же настаивает, вспоминает, обсуждает, поздравляет нас и себя с успехом, строит планы на будущее: – Хорошая была идея, вы согласны? Это можно повторить, всем вместе, почему бы и нет?
– Конечно, Лора, конечно! Не беспокойся, все хорошо. Ты замечательно все это придумала!
Даже если Оливье сейчас не говорит ни слова.
Ему очень не понравилось, что я где-то пропадала до самого полудня. И моя выдумка насчет разговора с Флоранс и ее брака с командиром Балленом его ничуть не убедила. «Нет, ты представляешь, Оли?!» – «И это заняло у тебя все утро?» Как не убедил и мой подарок – керамическая кружка в стиле Гауди. Да, я согласна, что подарочек так себе, но чем еще, будучи в Барселоне, доставить удовольствие человеку, который не любит ни футбол, ни живопись? Видно, что Оливье не терпится вернуться домой. Я часто смеюсь над ним, когда мы бываем в гостях и он сразу после кофе начинает позевывать и смотреть на часы: его тянет в мастерскую, как лошадь в свою конюшню.
Но сегодня все гораздо хуже.
Сегодня не до смеха. Я чувствую, что Оливье рассержен всерьез. Он сдерживается ради Марго и Лоры, не позволяет себе никаких намеков, ну или почти не позволяет, сказав только позавчера, в постели:
А я вот взяла и сбежала. Оливье согласился похоронить прошлое, а я все-таки не удержалась и опять натворила бед. Прости меня, Оли!