Я тоже киллер

Жизнь била Анатолия, и била больно, тем не менее он не ломался и старался не гнуться под её ударами. Другое дело Лена, его Леночка, тепличное растение, которой впервые, по её словам, пришлось столкнуться с жестокостью. Но, видимо, в силу своего характера она восприняла все перипетии жизни со стойкостью и спокойствием оловянного солдатика.

Елена не жаловалась и не упрекала Анатолия, наоборот, она сама стремилась поддержать его в трудную минуту. Его девочка-пай, которую лелеяли родители, любили учителя, оказалась в одной связке с киллером. Лена не жалела о случившемся, будучи по гороскопу Водолеем, она любила свободу, смену декораций, дорогу.

Наивная в прошлом девочка, росшая под опекой родителей, устроилась работать в привокзальный буфет, чтобы понюхать жизни. Теперь она хлебала её полной ложкой, черпая то любовь, то разлуку, и всегда массу приключений. Впервые она дышала полной грудью, ощущая свободу каждой клеточкой своего юного тела, каждым звенящим в упоении нервом.

В целом и по большому счёту Елена была довольна, чего не скажешь об Анатолии. Его цели и жизненные ориентиры с появлением Лены резко поменялись. Он хотел спокойствия и семейного счастья, любви и детей, свой дом в тихом уголке России и Лену.

Анатолий переживал, встречаясь с Леной в такой обстановке. Ему не нравилось её положение арестантки и заложницы, не нравилась ситуация в целом. Лена, напротив, радовалась, держа любимого за руку. В этот момент ей было всё равно, где она, главное – с кем.

Лена радовалась свалившемуся на неё счастью и боялась лишь одного – потерять любимого. Впрочем, и любимый боялся того же. Анатолий уже не мыслил своей жизни без Елены, связывая с ней все планы и надежды. В его возрасте давно пора создавать семью, любить и быть любимым. Анатолий устал от жизни убийцы, устал прятаться и убегать. Ему как никогда хотелось тишины и спокойствия, простого домашнего счастья у семейного очага.

Вместо этого Анатолий, вкупе с Еленой, по-прежнему оставались в заложниках у Вадима. Прошла неделя, тяжёлым понедельником началась вторая, сложившаяся ситуация начинала надоедать. Анатолий устал сидеть сложа руки и подумывал о своём освобождении.

Единственное, что его беспокоило, – это Елена. Конечно, девочка много пережила, житейские невзгоды закалили её характер, но Анатолий смутно представлял, как можно сбежать от Вадима, к тому же вместе с ней.

Подкравшийся как диверсант вечер обернулся ночью, и влюблённые легли спать. Елена тихо сопела во сне, доверчиво положив голову на плечо Анатолия. Он долго не мог заснуть, а когда заснул, увидел странный сон.

Он шёл по лесу, долго, субъективно – часа три. Внезапно лес кончился, полянка, на ней избушка, почти на куриных ножках. Разве такие куры бывают – с окорочками немного потолще телеграфных столбов? Это что, трактир?

Ему снилось, что он зашёл в избу. Стол, кривой табурет, печь и столетняя бабка составляли всё её убранство. Пардон, в печи булькает котелок с какой-то дрянью. И бабке при ближайшем рассмотрении, должно быть, не сто, а все двести.

Сон как бы расслаивается, и Анатолий выступает в роли рассказчика перед аудиторией размытых лиц. Он, присутствуя во сне, одновременно продолжает рассказ.

Мне ещё не доводилось узреть на этой планете ничего страшнее. Сказать, что она вылитая Баба-Яга, значит не сказать ничего. Представьте себе ведьму и трухлявый пень в одном лице, в возрасте далеко за сто лет. Руки и лицо в бородавках, с чёрных, потрескавшихся, словно земля в засуху, губ капает жёлтая слюна. Ноги, хоть и кривые, но вроде обе свои. Глаза как у жабы, раздавленной дорожным катком. Из левой ноздри огромного кривого носа, дополняя непритязательный колорит избы, свисает длинная, зелёная сопля.

– Здравствуй, бабушка, – стараясь не сильно дрожать, говорю я.

– Садись к столу, касатик, ужинать будем.

– Я не гордый, пешком постою.

Ведьма достаёт из-за голенища сапога две ложки и ставит чёрный, как сажа, котёл на середину стола. Очень мило с её стороны, гостеприимная бабушка. Долго спорим, кому сидеть на единственном табурете. Как гостю бабка пытается уступить это право Анатолию. Он, как джентльмен, отнекивается. Побеждает вежливость, и бабка взгромождается на свой кривой табурет.

Поплевав на ложку, передаёт её мне, изобразив на лице особо зверское выражение, возможно, по её мнению, так и должна выглядеть улыбка гостеприимной хозяйки.

– Кушай на здоровье.

Какое уж тут здоровье, хорошо, что хоть в котёл не высморкалась. Сдох бы, наверное, в ту же минуту.

– Спасибо говорю, – бабушка, – сыт я… уже. Покажи лучше дорогу до города.

Бабка в крик. Словно пожарная сирена завыла.

– Не пущу, пока не поешь!

Не иначе смерти моей желает ввиду непомерного гуманизма, накопленного с годами непосильного труда. Беда с этими пенсионерами, они всегда отличались жестокостью. Заведут на старости лет собачку или кошечку, потом помирают, а бедное животное остаётся на улице, брошенное и голодное, совсем не привычное к походной жизни.