Я. Ты. Мы. Они

— Не паникуй, — успокаивает Стас. — Мы им ничего не сказали. А девочки с Кирюхой прошли тщательный инструктаж, что можно говорить, а что нет. Насчет девок у меня гарантий нет, что молчать будут. Но Кир должен проконтролировать этот момент.

Я с облегчением падаю обратно на диван. Уф. Если мама узнает про мой вчерашний демарш, то все… каюк, моей и без того больной головушке.

Парни, наконец, решили сжалиться и оставить меня одну. Лишь Ромка не удержался, и уже будучи в дверях, бросил свой последний комментарий:

— А между прочим, известный факт, что пьющая мать — позор семейства, — говорит и лыбится. Счастливый, прям спасу нет. Ну, хоть детей повеселила. Зубоскалы, блин.

Поспать мне дали до обеда. Потом побрела в душ, заставила себя съесть яичницу, заботливо сварганенную Стасом.

Надо же, жить стало настолько легче, что в голову сразу полезли всякие мысли. О вчерашнем, о сегодняшнем, вообще о насущном. То, что свекры оказались на моей стороне, настолько меня удивило, что я даже не смогла накануне толком порадоваться. А вот сегодня, размышляя над этим, становится не по себе. Может быть, они меня наконец-то приняли только потому, что думают, что все, конец? Или Надежде Викторовне действительно стыдно за Сашку? А если я настолько жалкая, что даже ледяное сердце моей свекрови растаяло? Загадка.

Но какими бы ни были ее мотивы, если честно, мне стало легче. Как будто груз с плеч свалился. Вот посидели вчера, поперемывали косточки Чернову, без всякой лишней рефлексии, без поиска ответов на вопросы почему или что с этим всем делать.

Надо, кстати, погуглить, какие там стадии горя есть. Отрицание было, гнев тоже прошла, в депрессию впала, а вчера, видимо, состоялся акт принятия. Может быть я, правда, смогу с этим жить и не сойти с ума? Ну не знаю, например, начну дружить с Сашкой? Буду ему открыточки на новый год слать в Москву. Правда, что-то мне подсказывает, что Чернов мне потом эти открыточки… за шиворот засунет.

Ладно, пострадали и хватит, пора детьми заняться. К слову, я же на сегодня всякие смотрины и пробы для пацанов назначила. И, кажется, бессовестно все пропустила. Надо срочно позвонить, передоговориться. Вот только где мой телефон?

Захожу к мальчишкам в комнату: Рома сидит за ноутом и во что-то режется, двое других это комментируют.

— Давай, давай, — вопит Стас. — Шмот хватай, вон слева!

— Сам вижу! — шипит Ромка.

— Дети, где мой телефон?

Но в пылу битвы они меня не замечают.

— Дети!

— Ма, ща, катку закончим!

В такие моменты они реально потеряны для мира, азарт, адреналин… Что ж, пришло время отомстить за утренние унижения. Подхожу к столу и захлопываю крышку ноутбука, тем самым прервав игру.

— Неееееет, — кричат мне одновременно три возмущенных голоса.

— Мать, ну ты …. В конец очухалась, да? — выпятив нижнюю губу от обиды, спрашивает Рома. Какие же они еще дети!

— Телефон мой где, спрашиваю?

Мнутся, переглядываются, отводят от меня глаза. Что-то здесь не так.

— Тааак, что случилось? Я телефон, что ли вчера потеряла?

— Да, неее… Тебя же дед с Киром вели, в этом плане все ок.

Ой, совсем забыла про Дмитрия Александровича. Это же теперь как свекру в глаза смотреть. С Киром то уж как-нибудь сочтусь.

— Тогда что?

— Сань, — осторожно начинает Дам. — Понимаешь, ты вчера, когда пришла. Ну, мы тебя спать укладывать сразу начали. Ты сначала такая спокойная была, мы тебя даже одну в кухне оставили. Потом как раз Саша начал нам звонить. Мы с ним разговаривали, а ты, видимо, услышала. И тебя тут немного понесло.

— В каком смысле понесло? — я хоть и спрашиваю, но совсем не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

— Ну, ты давай отцу звонить сама, что-то там говорила… — включается Стас. — Мы у тебя еле телефон отобрали.

— А что я говорила?

Господи, сделай так, чтобы я просто требовала развода. Ну, или клялась в том, что всю оставшуюся жизнь ненавидеть его буду. Но судя по тому, что парни не спешат отвечать на мой вопрос, понимаю, что услышанное мне сейчас не понравится.

— Рооом? — вот кто совершенно замечательно умеет доносить плохие новости — прямо в лоб, четко и по существу.

Рома чешет себе макушку, словно ища способ увернуться от необходимости отвечать. Но потом, плюнув на приличия, все-таки вспоминает, что он язва, поэтому почти торжественно сообщает:

— Ты ему вчера в любви признавалась.

Ой-ой-ой.

Стыдно было до невозможности. Забрала у пацанов телефон и заперлась в ванной, наедине со своей досадой.

Что ж я за дура-то за такая?! Как вообще так можно было? Больше никогда не буду пить, ни капли алкоголя, ни-ни. Это какой же я себя вчера кретинкой выставила? Он мне, значит, изменяет, сама же от него сбегаю, вся такая холодная, неприступная и несчастная, а потом напиваюсь и давай в любви признаваться.

Стыдно как. У меня, кажется, даже щеки пылают.

Смотрю на свой телефон. Вот предатель, не мог вчера разрядиться? А дети, дети… В какой же момент они вмешались в мое фиаско? Надо было меня к стулу привязать.