Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем

Завсегдатаи стадиона хорошо знали его. Его называли «львом отпущения». Он всегда доводил бой до конца, причем боксировал весьма энергично. За годы, что он отпал боксу — уличному и на ринге, — он постиг множество трюков, порой сомнительного свойства, позволявших ему выстоять в боях с более молодыми и сильными противниками. Он умел рассечь бровь противника шнуровкой своих перчаток, чтобы капающая кровь слепила тому глаза. Он прибегал и к недозволенным приемам, но делал это так искусно, что его никто никогда не обвинял в нечистой игре. Когда молодой, неопытный боксер прижимал его к канату, он защищал лицо, прикрывался локтем, а затем с презрительной усмешкой бросался в атаку и преследовал противника по пятам, как рассвирепевший бульдог.

После боя он, зачастую даже не смыв кровь с лица, возвращался к своей тележке и снова продавал пирожки своим постоянным покупателям, которые осыпали его поздравлениями и были очень довольны, что могут с видом знатока порассуждать о его победах. Все считали, что Драчун свой человек среди подонков мельбурнского общества, и знакомство с ним очень льстило иным почтенным, респектабельным людям, которые твердо верили, что их авторитет среди друзей возрастет оттого, что они смогут со знанием дела потолковать о жуликах и участниках уличных драк. Им достаточно было перекинуться словом с боксером, чтобы счесть себя специалистом по боксу, достаточно поздороваться с каким-нибудь бандитом, чтобы почувствовать себя причастным к преступному миру.

Они пересыпали речь уличными и спортивными терминами, и из-за этого речь их теряла свою естественность, становилась вычурной. Находясь в обществе приятелей, они приветливо здоровались с Драчуном, с гордостью представляли его как своего знакомца, однако тщательно избегали его, если вблизи находился полицейский.

— Кроме этих пирожков он и другие печет, — сказал мне о нем один человек. — Если фараон заметил вас вместе с ним, он это запомнит.

Увидев Драчуна впервые, я остановился, прислушиваясь к его выкрикам: «Горячие пирожки, сосиски! Горячие пирожки! С пылу, с жару! Пирожки, сосиски!»

У него был пронзительный голос, который легко было расслышать сквозь уличный шум и гам, и все же он сливался с этим шумом, был от него неотделим. Этот голос как бы заявлял о живом присутствии человека на улице, заполненной грохотом и скрежетом машин.

Я подошел и стал рядом с ним спиной к огню.

— Как делишки? — спросил я его.

— Не плохо, — ответил он и, в свою очередь, спросил: — На выставку приехал?

— Нет, — сказал я. — С чего это ты взял?

Мои слова ему почему-то понравились. Мельбурнская сельскохозяйственная выставка, устраивавшаяся ежегодно в сентябре и длившаяся неделю, привлекала в город тысячи загорелых фермеров, которые с раннего утра толпились на улицах у входа в гостиницы и которых мельбурнцы называли «деревенскими простофилями».

Город приветливо встречал их — вид фермеров лишний раз подчеркивал его превосходство и разжигал аппетит. В магазинах росли цены, и разные пройдохи, вроде Драчуна, готовы были облапошить любого человека, который осматривался по сторонам или разглядывал, задрав голову, крыши домов. Драчун выслушал меня с улыбкой и задумался:

— Что верно, то верно — по тебе не скажешь, — сказал он наконец. — А ты чем промышляешь?

— Да так, просто околачиваюсь, — сказал я. Но затем, поддавшись желанию доказать, что и я кое-что собой представляю, добавил: — Я служу клерком. — И сразу же почувствовал, что мне с ним легко, как со старым приятелем. Затем я сказал: — А я знаю Стрелка Гарриса. Он, по-моему, говорил, что работал на тебя.

— Где ты встречал Стрелка Гарриса? — спросил он, и в его глазах загорелся интерес.

— В Уоллоби-крик. Он работал там в трактире.

— Верно, ему временно надо было исчезнуть с глаз полиции. Все время он на ходу. На месте не засиживается. Сейчас он снова у меня. Иногда по вечерам выходит с тележкой. Еще увидишься с ним.

Он поднял голову и прокричал:

— Кому пирожков, кому сосисок? — Затем снова заговорил со мной: — А ты что там делал?

— Работал в канцелярии окружного Управления.

— На много монет нагрел тебя Стрелок Гаррис? Судя по выражению его глаз, он был в курсе дела.

— Да нет, не особенно — всего на несколько шиллингов, когда играли в карты. Он усмехнулся:

— Ты, наверно, не мастак по этой части.

— Это верно!

— Ну, а теперь как дела?

— Как и раньше — сижу на мели.

— Да, нелегко заставить этих подлецов раскошелиться. Сколько ни бьешься, все равно никогда гроша за душой нет.

Рядом с нами остановилась девушка с равнодушным, грубо размалеванным лицом и спросила:

— Обход сегодня кто делает, Кэссиди?

— Нет, — сказал Драчун, — можешь не бояться. Когда она ушла, он посмотрел ей вслед и заметил:

— Они этой Кэссиди из полиции как огня боятся. Только сунь какой-нибудь девчонке шиллинг, она тут же тебя засадит.

Бродячий люд подходил к тележке Драчуна передохнуть у огонька. Некоторые останавливались поговорить, или что-нибудь разузнать, или поделиться бедой, которую одиночество делает непереносимой.