Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем

— А вот и она. — Его грубое лицо смягчилось, горькие морщины слегка разгладились, его словно подменили. Он выпрямился, будто желая выразить кому-то свое уважение и признательность.

То же самое произошло и со мной, потому что я разделял его чувства к маленькой девочке, подходившей к нам. Она была в школьной форме и держалась за руку матери. Ей можно было дать лет восемь; у нее были каштановые волосы и черные глаза, и, подходя к нам, она улыбалась в радостном предчувствии.

Мир, открывавшийся ей, она наделяла теми качествами, которыми обладала сама, так что он становимся как бы ее чудесным отражением. Под ее взглядом все предметы словно озарялись невидимым светом, и, смотря на них, она начинала сиять, даже не догадываясь, что сама является источником их очарования.

Я был уверен, что она пришла к нам из мира книг, музыки и хороших людей, из мира, где все любят и уважают друг друга и где никому не приходится вести непрерывную борьбу за жалкое существование, за то, чтобы тебя не засосала мутная тина.

Мать ее, стройная, нарядная женщина, улыбалась нам без тени пренебрежения. Каждый четверг вечером она вместе с дочерью проходила мимо нашей тележки, и мы всегда с нетерпением ждали ее появления. Не знаю, чем это объяснить, но после их ухода мы становились добрее друг к другу и к окружающим.

Драчун говорил мне, что однажды после их посещения он дал взаймы целый фунт «самому большому мерзавцу» во всем Мельбурне.

— Но нет худа без добра. С той поры я его ни разу не видел.

И вот они появились; девочка нетерпеливо тянула мать за руку.

— Добрый вечер, — женщина остановилась, поздоровалась с нами кивком головы. — А вы думали, что мы уж не придем? — Придерживая одной рукой пакеты с покупками, она пыталась расстегнуть дорогую сумку из черной кожи.

— Мы были уверены, что вы придете, — сказал Драчун и, обращаясь к девочке, добавил: — Он весь вечер ждал вас, мисс.

— Неужели? — воскликнула она, искрение обрадованная, не сомневаясь, что он говорит правду.

Мать сунула руку в сумку, вытащила оттуда морковку и дала ее прыгавшей от нетерпения девочке.

— Возьми!

Девочка подбежала к пони, который стоял, повернув к ней голову, и ждал. Мягкими губами пони взял у нее из рук морковку и стал ее пережевывать. Девочка же стояла, наклонившись вперед, уперев руки в колени, и не спускала с него восхищенного взора.

Эту сцену мне доводилось видеть довольно часто, и всякий раз на глаза у меня наворачивались слезы.

Глава 3

Лошади в моем представлении всегда связывались с сельской местностью. Они для меня были неотделимы от зарослей. Для бешеной скачки с летящими по ветру гривами и хвостами нужны были необозримые просторы выгулов, деревья в отдалении, облака, плывущие по голубому небу; в такие минуты казалось, что у них вырастают крылья. Выносливость и мощь этих животных могла проявиться по-настоящему, только когда их впрягали в плуг или жатвенную машину, когда они тянули воз, нагруженный сеном.

Что же касается городских лошадей, перевозивших подводы с землей, вырытой экскаватором, извозчичьих кляч с распухшими от непрерывного бега по мостовой бабками, битюгов, тащивших ящики с пивом, лошадок, впряженных в тележки булочников, упитанных муниципальных коней, свозивших на свалку мусор со всего города, то все они — казалось мне — отбывали срок каторжных работ.

Впрочем, этих узников становилось все меньше. Их заменяли грузовики и автомобили. На земляных работах на Лонсдэйл-стрит, где строился огромный универсальный магазин Манера, для вывозки грунта впервые использовались грузовики; ломовые лошади и ломовые извозчики навсегда исчезали со строительных площадок.

Иногда деревянный настил, опущенный с улицы на дно котлована, оказывался слишком крутым для перегруженной машины, и мотор ее, пофыркав немного, умолкал. Тогда к передку грузовика с помощью цепей припрягали ломовую лошадь. Снова ревел мотор, лошадь сначала скользила подковами, затем нащупывала опору, напрягалась, и грузовик начинал медленно ползти вверх, по настилу и выкатывался на улицу; там тяжело дышавшую взмыленную лошадь распрягали и снова вели на дно котлована — помогать строить город, в котором ей пе будет места.

Я ставил себя на место городских лошадей, и мне казалось, что они испытывают те же желания, что и я, то же чувство поражения. Какие преступления совершил я они, чтобы быть осужденными на эти муки? А какие преступления совершил я?

Двери моей тюрьмы не были заперты. Каждую субботу я мог бежать за город и там, среди деревьев и птиц, вновь обретал духовные силы, которые помогали мне сносить тяготы городской жизни.

Нередко, беседуя с людьми, собиравшимися у тележки с пирожками, я делал попытку завести разговор о прелести зарослей. Мне хотелось рассказать о том, как хорошо бывает там рано поутру, когда трава подернута инеем, о том, как вкусны подаваемые к завтраку сливки, о том, как уютно бывает вечером, когда пламя больших поленьев согревает освещенные керосиновой лампой комнаты.