Я вернусь

Мы вышли на сортировчоной станции. Станция, которая сортирует людей на москвичей, россиян с паспортом и третий сорт. Мы вышли и зашли в место столь узкое, что я тряханул головой. Мне почудилось, что меня накачали транквилизатором и я в беспамятстве оказался в родном Краснодырье. Но нет – я был в Столице и видел как на лубяной домик, который строили еще прицаревские холопы, натянули пару баннеров неполноцветных, но рекламирующих полиграфию, а еще там оказывались компьютерные и интим услуги. Мы продвигались. Навстречу стали ковылять корреспонденты столичных ночлежек – одноногие бомжи и опухшие их омерзительные супруги.

Они даже не попрошайничали. Они просто проплывали мимо. Я чувствовал себя проверкой из роспортребнадзора или из минсоцразвития. У меня то по бумагам – 100% людей обеспечено едой, жильем и мед.обслуживанием, а тут такие расхождения с отчетом моих нерадивых сотрудников: настоящие дети подземелья снимают шапки и прикуривают. Фу, не курите, ей богу.

Тем временем, хотелось есть даже не смотря на всё вокруг происходящее. И экскурсоводы накаляли ситуацию всё больше своим "щас, щас" в момент, когда мы пошли по битому стеклу в подъэстакадье. Навстречу шли таджики в оранжевых жилетах, а по бокам ползли уродливые графити. И я повторял про себя "графити, графити" с нарочито правильным ударением на второй слог, нахваливая себя за то, что когда-то выучил правильные ударения в словах бУнгало, ворожеЯ и графИти. И иногда эти знания помогают мне подковырнуть какого-нибудь умника или забыть о чем-то более волнительном, например, поем ли я в ближайшие пятнадцать секунд или желудочный сок продолжит разъедать стенки собственно мои.

Мы вышли на свет и я обратил внимание на торчащие из-за забора трубы. Одна из них вяло дымила белым паром. Или парила белым дымом. Тут уж кому как нравится, но лично мне в тот момент рисовалась картина, что какая-то московская бабка Яга разожгла свою сказочную домну и закидывает в нее чёрный кокс, чтобы сварить сталь, а вот под кипящим металлом она заботливо печет картошечку в мундире и непременно подаст нам ее на стол, посыпав укропом и сдобрив сливочным маслицем. "Кирь, мы пришли". "Что, – переспрашиваю машинально?". "Пришли".

Сквозь арку из кладки, выполненной старинным строгановским кирпичом, вижу надпись крупными простыми белыми буквами "ВИНЗАВО". "Д" то ли отвалилась, то ли утонула в бликах лимонного света, источаемого солнцем, но она и не нужна была. Человек ведь может понимать текст даже бз чсти бкв. Как-то это свойство мозга называется и оно совершенно атрофировано у корректоров. Поэтому любой корректор немедля воскликнул бы: "Что за винзавО" такое? Это французское слово? А я просто голодный парень и мою волю сломило только современное искусство, которое раскинулось в цехах бывшего алкогольного производства.

И я уже собирался удивляться, поражаться от настоящих инсталляций и перфомансов. Я, не искушенный краснодырский зритель, видевший только Фудфест в Чистяковке и собрание горстки свидетелей вылепления памятника казакам скульптором Аполлоновым на бывшем заводе измерительных приборов, я жаждал московского чуда, но оно не произошло. Из подворотни вывернул бедолага, перемолотый беспощадным новым годом. Он смачно, совсем некультурно отрыгнул и посмотрел на нас то ли с восторгом, то ли с ненавистью, а потом улыбнулся, вдохновенно взглянул на солнце, висевшее в зените, резко отвернулся и расстегнув ширинку моментально начал поливать стену желтой жижей. Хотелось послушать "Любовь поэта" Роберта Шумана и дать пинка этому засранцу под весёлое развитие композиции, а потом смотреть, как он падает в желтый снег, но… пусть себе живет, дышит воздухом и смотрит на серый дым из труб и пусть мама даст ему по жопе. Мама, а не я.

Асоциальная картина сменилась двумя девушками благоговейно рассматривающими стены и исчезнувшими где-то в подвале. Мне туда! Там тепло уж точно. И эти мысли не дают мне стоять на месте. Я иду за барышнями и попадаю в темные катакомбы, где раньше лежали стволы местного мом шон кардоне и Ле бревиль Мон роше 1968 года. Короче, пойло. Слово понятное каждому. А сейчас тут лежал представитель местной интеллигенции, уставший от гнёта бытия и стоял аппарат со снеками и "Пепси". Не задумываясь, кидаю монеты – все, что были двушки, пятерки, рубли и даже червонцы. И не замечаю, что этот мерзавец их просто жрет. Жрет, как хотел бы это делать я, с упоением и сладостным чавканьем. И когда он всё скушал, я понял, что взамен я ничего не получу. Знаете, тут руки опустились, я развернулся к этому бесчувственному гаду задом и просто сполз вдоль него, предварительно присадив ему ногой под его железный "дых".