Я вернусь

Не знаю, как остальные, но я смотря на эти сооружения рисую в голове знаменитые фотографии, увиденные некогда и думаю, сколько же случилось всего здесь. Вот, например, помните фото огромной очереди в первый в России McDonald's? Ну, если и не помните, то загуглите. А я помню и зашел не просто в мак погреться и скушать «кантрибургер», но и почувствовать, как тяжело было моему бате, который и мечтать не мог о такой роскоши. Он когда оказался в златоглавой в 1993-м году, то даже не стал стоять в скоплении бывшесоветских безработных, идущих за американскими плюшками. В очереди из тех самых, которых "так долго учили любить твои запретные плоды".

Из легендарной закусочной нехотя выходим на мороз и следуем мимо Александра Сергеевича Пушкина вниз по Тверской. Постепенно выходим к Красной площади. Около нее слышим звук, знакомый скорее из фильмов или из бессознательной памяти, доставшейся от предков – это звук кующегося железа. В самом центре старой столицы летят рыжие искры из-под молотов здоровенных мужиков. А местные девушки жалуются, что одни гомосексуалисты остались в Москве и кавказцы, так нет же! Вот вам: пот, огонь, щетина. Подходи, налетай. Такой точно гвоздь вонзит куда надо. И сына воспитает, вот так же таская щегла за ухо.

– Эй, эй, полегче, Макаренко! Ты чего это вздумал, педагог херов, – кричит здоровенному мужику женщина в дорогой шубе, точнее даже типовая местная женщина в типовой шубе.

– Он может тогда поймет, что к чему, – старательно тянет гласные мужчина в огнеупорном фартуке.

– Своего так и будешь воспитывать, – женщина вырывает мальца из лап кузнеца.

– Технику безопасности кто будет соблюдать, – подключается второй мужчина со скулистым лицом, – Вон тут одна уже полыхала умная, а я ей говорил: не лезь к жерлу горна.

– Горна, жерла, – передергивает шуба. – Пойдем, сынок.

Невыученный урок заканчивается и пацан уходит в соплях, слезах и обидках. А мастера продолжают ковать неплохие розы из железа и шампуры, подковы и, кажется, части ограды.

Хочется. Хочется старой Москвы с каретами, кузнецами и факельным освещением. Но даже в Кремле уже торчат новодельные кирпичи. Какая уж тут старая Москва. Покупаем у кузнецов свежевыкованую розу и, пройдясь по нарядной главной площади страны, идем в тёплый ГУМ. У нас в руках облепиховый чай за 100 рублей и надежда на согрев.

Главный универсальный магазин. Здесь кажется, что вот-вот в резные деревянные двери ворвутся Коровьев и кот Бегемот и начнут то примус починять, то мандарины пролетарию недоступные употреблять.

Мы прошвырнулись по главному продуктовому, поели глазами лососину и чёрную икру, поглазели на пряники, печенья, соленья, варенья и мёд башкирский в берестяной банке. А на выходе даже попили лимонаду, который изготовили при нас, смешав сироп из разноцветных сосудов и газированную воду из самовароподобного устройства.

…Мишка нырнул в подворотню, я за ним.

– Стой! Стой, дурак, хуже будет!

Я кричу ему, он продолжает бежать. За нами тащится скрипучий, протяжный звук, издаваемый воющим мотором горьковского производства. Миша бежит в переход и попадает в очередной двор. Я сворачиваю на Баррикадную улицу и вижу подземный переход. "Туда не пойдут" – думаю и бросаюсь к гранитным ступенькам, не посыпанным ничем: ни песком, ни реагентами. Хотя это центр и всё должно быть оперативно. Едва не упав, скольжу на дурацкой подошве и счесываю руку о деревянные перила. Деревянные? Да, какого?! Я опять в Саратове? Бегу по переходу, увенчанному портретами Сталина. И вижу тусклый желтый свет. Взбираюсь наверх. Снег серебрится, тёмное небо, спотыкаюсь напоследок и падаю носом прямо к хромовому чёрному сапогу. В нос даёт кирзой и гуталином. Лежу, любуюсь, как белый пушистый снежок садится на чёрный носок тяжелого сапога. "Вот дерьмо!". Хватаюсь руками за сапог и тяну на себя. Нога отбивается, но скользит и юзом загребая рыхлый, влажный снег, зарываясь в него, вытягивается на гладкой блестящей поверхности и оказывается подошвой у моего румяного лица.

"Сссука, не возьмешь просто так!", – вскакиваю и бегу наутёк, но резко торможу. Мне в лицо светят фары и я слышу знакомые из фильмов про тридцатые скрип тормозов и урчание мотора "Эмки".

Часть 2. ТАТЬЯНА

Как мы ехали я не помнил совсем. Через какой-то временной провал я оказался в плохоосвещенном подвальном зале с прекрасной и крепкой каменной выкладкой. Свет был желтый, как будто в воздухе витала пыль от перемолотых в миксере неспелых одуванчиков. Противная зеленая лампа, которая его источала, давно не протиралась и вообще всё здесь было под каким-то лёгким пыльным налетом, словно мы в пустыне и перемолотый песок, висящий в воздухе, совсем никого не удивляет.