Я вещаю из гробницы

Мармадьюк Парр — даже не зная этого человека, могу определить, что он один из тех, кого мой отец называет «экклезиастическими хамелеонами». Довольно противный тип. Почему он так хочет остановить раскопки святого Танкреда? Или это и правда желание епископа? Или канцлера?

Что приводит нас вот к кому:

Член городского магистрата Ридли-Смит — я никогда его не видела, но уже терпеть не могу хотя бы за то, что он держит своего беднягу сына Джослина взаперти, словно принцессу в башне.

Моя рука замерла.

Разве это не «чрезвычайно странно», как выразилась бы Даффи, что хотя Харриет навещала Джослина Ридли-Смита в Богмор-холле — и кажется, часто, — она никогда не требовала, чтобы его освободили. Почему? Может быть, в этом и заключается самый главный вопрос?

С треском мой карандаш сломался!

Внезапно я осознала, что, пока писала, сгрызла его почти наполовину. Придется мне продолжить позже.

Эсмеральда прокудахтала, и я увидела, что вода, в которой варились яйца, почти выкипела. Должно быть, я их погубила. Я выключила бунзеновскую горелку и достала горячие яйца из мензурки никелированными лабораторными щипцами.

Соорудив импровизированную подставку для яиц из стеклянной воронки, вставленной в мензурку, я резко стукнула по первому яйцу мерной ложкой, которую позаимствовала из кухни, и сняла верхнюю часть скорлупы.

Воздух наполнился запахом сернистого соединения водорода.

Запах протухших яиц.

«Переваренное яйцо пахнет, как сама знаешь что», — сказала мне миссис Мюллет, и она была права, даже не зная химические подробности процесса.

Помимо жиров яйцо содержит магний, натрий, кальций, железо, фосфор и цинк, а также ведьминское варево из аминокислот, витаминов (в которые военно-морские силы Великобритании до недавнего времени не верили) и длинный список белков и энзимов, в том числе лизоцим, также встречающийся в молоке и в человеческих выделениях, как то: слезы, пот, слюна и сопли.

Но какая разница, я голодна.

Я только поднесла ко рту первую ложку, как дверь распахнулась и в комнату влетела Даффи. Должно быть, я забыла запереть замок.

— Посмотри на себя! — заорала она, тыкая в меня дрожащим пальцем.

— Что? — спросила я. Насколько я помню, за последнее время я не делала никаких пакостей.

— Посмотри на себя! — повторила она. — Только посмотри на себя!

— Хочешь яйцо? — поинтересовалась я, указывая на пустой стул. — Они немного переварились.

— Нет! — и она добавила: — Спасибо.

Хорошие манеры так же прилипчивы к Даффи, как соринка к глазу.

— Ладно, в любом случае садись, — сказала я. — Ты меня нервируешь.

— То, что я хочу сказать, надо говорить стоя.

Я пожала плечами и предложила:

— Застрелись.

Но она даже не улыбнулась.

— У тебя нет ни капли мозгов? — продолжала орать она. — У тебя совсем нет ни капли мозгов?

Я подождала объяснений, каковые, я уверена, воспоследуют незамедлительно.

— Разве ты не видишь, что ты делаешь с отцом? Он раздавлен, он болен, он не спит, и ты еще ввязываешься в проблемы. Как ты вообще можешь так поступать?

Я пожала плечами. Я могла бы сказать ей, что не далее как прошлым вечером я имела с отцом совершенно цивилизованную беседу.

Но потом вспомнила, что наткнулась на него, когда он сидел на кухне в одиночестве и в темноте.

Лучше переждать, пока Даффи бесится. Даже у истребителя рано или поздно заканчивается боезапас. Но к этому времени Даффи настолько разъярилась, что хотя она и взглянула в сторону Эсмеральды несколько раз, даже не зафиксировала ее присутствие.

Минут десять я слушала, как Даффи психует, расхаживая по комнате, размахивая руками, перечисляя все мои грехи с момента рождения и выуживая из памяти инциденты, о которых забыла даже я.

Это был впечатляющий спектакль.

А потом она внезапно разрыдалась, словно потерянный ребенок, и я оказалась рядом с ней, обнимая ее, в эту минуту все вокруг перестало для нас существовать.

Мы не произнесли ни слова, да этого и не требовалось. Мы стояли, вцепившись друг в друга, словно осьминоги, мокрые, дрожащие и несчастные.

Что с нами будет?

Мое сознание всячески противилось тому, чтобы глубоко погрузиться в эту проблему.

Куда мы пойдем, когда Букшоу продадут? Что мы будем делать?

На эти вопросы ответов не было и счастливого конца не предвиделось.

Если нам повезет, продажа Букшоу поможет расплатиться с долгами отца, но мы останемся без дома и без денег.

Я знала, что отец никогда не примет милостыню, его кровь воспротивится этому.