Я возьму твою дочь

— Да прекрати ты нести чушь! — закричала Яна. — Она — маленький кусок дерьма! Она превращает мою жизнь в ад и обожает своего папочку, который ей никогда ничего не запрещает, потому что его здесь просто нет! — Яна несколько раз хлопнула ладонью по столу. — Тебя нет! А я получаюсь дурой, тупой коровой, которая должна решать все проблемы. Я теряю дочь, Йон! Жизель меня больше не любит. Я смотрю ей в глаза, и становится ясно, что у нее только одно желание — как можно быстрее избавиться от меня: пусть она убирается вон, та, которая все запрещает! А ты раз в две недели заглядываешь к ней, читаешь вслух сказочку — и ты ее самое любимое существо! У нее злая мама и милый папа. Вот что засело в этой башке!

— Ты преувеличиваешь, — только и смог ответить Йонатан.

Но он прекрасно понял, что жена имеет в виду. Он обещал, что отодвинет свою карьеру на второй план, чтобы заботиться о Жизель и помочь Яне вернуться на сцену, снова стать примой-балериной, но получилось как раз наоборот. Его карьера резко пошла вверх, а Яна отошла на задний план, да так и не смогла вернуться в балет. Только сейчас Йонатан понял, что уже несколько лет бессознательно вытеснял мысли об этом из своей головы.

— Ну конечно! — насмешливо сказала Яна. — Я всегда преувеличиваю! Но получается, что нетерпимое отношение дочери, ее ненависть и есть благодарность за то, что я пожертвовала своей карьерой, изображаю из себя домохозяйку, няньку, ревнителя морали и выполняю всю грязную работу. Знаешь, что я на это скажу?

— Нет, — ответил Йонатан, надеясь, что этот разговор скоро закончится, потому что он чувствовал себя словно у позорного столба.

— С меня хватит, дорогой! Больше я в этом не участвую. Я брошу тебя, Йонатан.

У Йонатана отвисла челюсть.

— Как? — спросил он.

— Извини, я не так сказала, — спокойно ответила Яна. — Я не совсем правильно выразилась. Я брошу не только тебя, я оставлю вас. Жизель может жить у тебя. У своего сверхлюбимого папочки, которого она с таким нетерпением, но напрасно ждет каждый день. В любом случае, ясно одно: я больше не позволю делать из себя дуру!

Все было понятно. Йонатану показалось, что он падает в бездну. Он помолчал, словно ожидая удара о землю, и сказал:

— Ты не можешь так поступить, Яна!

— Еще как могу!

— Жизель семь лет. С ней нельзя так поступать. Ты что, не соображаешь, что она не понимает, что делает? Что она не отдает себе отчет в своем поведении? Еще не может отдавать себе отчет?

— Отнюдь! — воскликнула Яна. — Ты что, совсем меня не слушаешь? Я и без тебя знаю, что она пока еще не осознает, что делает, но именно в этом-то и состоит проблема! У нее сложилась простая схема: мама — дура, папа — хороший! И это выводит меня из себя. У нас каждый по себе, Йон! Мы не решаем бытовые проблемы вместе, как в других семьях, где дети узнают от родителей о положительных и отрицательных сторонах жизни. По отношению ко мне это не только несправедливо, но и по-настоящему подло. Ты испортил мне жизнь!

— Вот как! Значит, это я виноват! — Йонатан тоже начал злиться. — Ты облегчаешь себе задачу тем, что винишь во всем меня, когда у тебя возникают проблемы с дочкой, хотя я делаю свою работу и забочусь о том, чтобы мы могли жить в этом доме и не думать о том, сколько стоят повидло, колбаса и яйца.

— А какое, собственно, мне отведено место? — Яна вскочила, подошла к окну и распахнула гардины. — Ты ничего не понимаешь! Абсолютно ничего! Да, все, что я прочитала в какой-то газете, верно: с мужчинами говорить невозможно!

— Да знаю я, что ты имеешь в виду, — попытался успокоить ее Йонатан после бесконечной и болезненной паузы. — Наверное, и в самом деле невозможно избежать конфликтов, если вы целый день вместе и тебе приходится запрещать ей что-то. Поэтому она больше сердится на тебя, чем на меня. Но это заложено в природе, и тут ничего не зависит ни от меня, ни от Жизель, ни от тебя.

— Как чудесно ты проанализировал проблему! Я потрясена, — прошипела Яна и холодно улыбнулась. — Если никто не при чем, все хорошо. Значит, я должна все принимать как есть. Как плохую погоду. — Она встала, достала из холодильника коробку шоколадных конфет, нетерпеливо разорвала упаковку и сунула в рот сразу две конфеты. — Загвоздка в том, мой дорогой, — сказала она, — что я от этого погибаю. Я страдаю, как бездомная собака, в то время как вы вдвоем великолепно реализуете себя. Ты здесь, в Берлине, изображаешь из себя величину, которая уже даже с бургомистром на «ты», а Жизель — любимица своего классного руководителя, наконец-то особенный ребенок среди всех этих идиотов, маленькая девочка, которой, между прочим, уже удается рисовать белых лебедей на белом листе бумаги.

— Когда-нибудь она станет одним из величайших художников этой страны, Яна, ты не можешь этого не видеть.

«Я была такой же. Я была гениальной, я была одной из величайших танцовщиц страны! Я, я, я! А ты уже забыл об этом!» — подумала она, задыхаясь от обиды, и ее глаза наполнились слезами.