Я возьму твою дочь

— Приехал специально. Я подумал, что обязан выразить соболезнование жене господина Кернера. В конце концов, это с моей лестницы он упал. Как бы ужасно это ни звучало.

— Я считаю, что это очень достойное решение.

Йонатан глубоко вздохнул и уставился в свою тарелку.

— Я никак не могу осмыслить случившееся. Он так неудачно упал… Это как пресловутые грабли, через которые люди спотыкаются и ломают себе шею.

Тобиас поспешил сменить тему.

— А как давно вы живете в Италии?

— О, дайте подумать… Да, уже почти двадцать лет. А почему вы спрашиваете?

— Мне показалось, что мы знакомы, — улыбаясь, ответил Тобиас. — Мы раньше не встречались?

— Нет, не знаю. Я очень редко приезжаю в Германию. Меня сюда больше ничего не тянет, а после развода для этого вообще нет причин. Думаю, за последние двадцать лет я был здесь всего раза три, да и то на короткое время. И эти визиты, как и сегодня, чаще всего не были приятными. Нет. Действительно, нет.

Сцена в коридоре здания суда стояла у Йонатана перед глазами. Растерянный молодой человек подошел к нему и выполнил чертовски неприятную обязанность:

«Я Тобиас Альтман. Я только хотел сказать, как мне жаль, что так получилось с вашей дочерью. Простите меня, пожалуйста».

Йонатан подумал, узнал бы он Тобиаса, если бы не знал, что это он. В совсем другом окружении, в другой ситуации. Может быть, да. Может быть, нет. Тобиас стал старше, у него была другая прическа, и он носил очки. Нет. С большой долей вероятности он бы его не узнал.

Леония встала.

— Я пересяду на ту сторону стола, к Хелле.

Тобиас взял еще один бутерброд с ветчиной.

— Господин доктор Кернер много рассказывал мне о вас и вашем отце.

— Да? — Тобиас поднял глаза.

— Вечером накануне его смерти мы ужинали вместе. Он говорил, что вам предложили сказочно выгодную работу. Он гордился вами.

Тобиас польщенно кивнул, хотя ему и не хотелось касаться этой темы.

— Значит, вы адвокат? По вопросам экономической преступности?

— Да.

— Интересно.

Йонатан мысленно вздохнул. Этот Тобиас был крепким орешком. Его будет трудно вызвать на легкий, ни к чему не обязывающий разговор. А может, он вообще не способен на это.

— Давайте, — предпринял он новую попытку, — выпьем по бокалу шампанского. А где ваша жена? Может, она захочет поддержать нас.

— Нет, конечно, нет. — Он наклонился к Йонатану. — Ей нельзя пить. Дело в том, что она беременна.

— Значит, одной причиной больше. — Йонатан кивком подозвал официантку. — Пожалуйста, принесите нам два бокала шампанского.

Та молча кивнула.

— И когда же срок?

— В конце января, около двадцатого.

У Йонатана перехватило дыхание. План созрел буквально за пару секунд. Он принял решение.

— У моей жены срок тоже где-то около Рождества, — быстро сказал он. — Рождественский ребенок!

— Как? — Тобиас улыбнулся. — Ваша жена тоже беременна?

— Да! — просиял Йонатан.

— Это же великолепно!

Официантка принесла два бокала.

— Давайте же выпьем за наших, надеюсь, здоровых детей!

Они чокнулись.

— Ингрид рассказывала о вашей вилле. Она, должно быть, великолепна! Мы, возможно, когда-нибудь заедем к вам и проведем там пару дней отпуска!

— Вы всегда будете желанными гостями!

«БРАВО, ПАПОЧКА!»

Леония вернулась назад.

— Твой отец очень устал, Тоби. Может, пойдешь к нему?

— Да, хорошо. — Тобиас встал и вытащил из нагрудного кармана визитную карточку. — Это наш адрес и номер телефона. Если у вас когда-нибудь окажутся дела в Гамбурге, загляните к нам в Буххольц. Я буду рад.

— Спасибо. Очень приятно!

Тобиас подал ему руку. Йонатана это удивило, поскольку он думал, что тот еще вернется за стол. Но потом он и думать об этом забыл.

У него в кармане лежала визитная карточка. Он потрогал ее пальцами, и ему стало ясно, что этот маленький лист картона, вероятно, является самым важным из того, что побывало у него в руках за последние годы.

29

В церкви было очень холодно. Дон Лоренсо специально надел нижнее белье, сапоги на меху и толстую спортивную куртку с капюшоном, которую обычно надевал на полевые работы, но, несмотря на это, сильно замерз. Епитрахиль лилового цвета он накинул сверху на спортивную куртку. Ясно, что его одеяние выглядит более чем странно, но в исповедальне было темно. Ему не нужно было думать о том, смущает ли это кого-нибудь, потому что он был один. Как и почти каждую субботу, после обеда он сидел здесь в темноте и холоде, но сюда редко кто заходил. Непосредственно перед Рождеством и Пасхой на исповедь заходила пара женщин, и он спрашивал себя зачем. У них вряд ли была возможность согрешить. Одна из них пожелала соседке в пылу спора всяческих напастей, а больше сказать было нечего и раскаиваться не в чем.