Я все скажу

Игорь Борисович глянул на него острым взором, разулыбался (глаза не улыбались), пожал руку своими руками, проговорил нечто вроде: «Чрезвычайно рад и польщен визитом лучшего поэта современности». От него пахнуло дорогим одеколоном и застарелым перегаром. После рукопожатия «бойфренд» хозяйки исчез где-то в недрах гигантской квартиры – и больше Богоявленский его не видел.

– Пойдемте в мой кабинет, – звучно предложила богатейка.

Квартира и впрямь оказалась огромной и роскошной – как это понималось теми людьми, что в начале девяностых получили именование «новых русских». Потолки вздымались на три с лишним метра (не обманула Милка тридцать лет назад!) В убранстве царил стиль «бешеное рококо»: позолота, красное дерево, завитушки.

Кабинет хозяйки, площадью метров сорок, оказался весь от потолка до пола отделан дубовыми панелями – в стиле английского замка или приемной главного редактора газеты «Правда». На полках громоздились подобранные дизайнером по цветам собрания сочинений. Над столом в золоченной раме возвышался огромный портрет самой Колонковой в образе Екатерины Второй – в старинном платье и с орденом на ленте.

– Можно осмотреться? – с ходу спросил поэт и, не дожидаясь ответа, подошел к окну. Оттуда открывался прекрасный вид на центр: высотка на Краснопресненской, та самая церковь Большого Вознесения и беспорядочное нагромождение домов разных эпох и стилей.

Потом он подошел и разглядел портрет, чуть не два на три метра.

– Это Сапрыкин написал, – сказала богатейка с придыханием.

На это поэт выдал, что думал:

– Плохой художник. И портрет плохой. В жизни вы гораздо лучше.

Ему нравилось играть с ней роль «инфан терибля», и он почему-то знал, что это сойдет ему с рук. Капиталистка предложила присесть на красно-бархатный диван в углу, позвонила в колокольчик. Немедленно возникла асексуальная девица – однако одетая, натурально, в белый передничек и наколку. На журнальном столике она сервировала легкий журфикс: тарелки и чашки с золотом, от Армани, тяжелые серебряные приборы; кофейник, сливки, булочки, конфеты, фрукты.

– Не было случая выразить вам свои соболезнования по случаю кончины вашего зятя, – не без умысла сразу же поднял болезненную тему поэт: интересно, как Колонкова отреагирует на упоминание о покойном?

«Получила ли гранд-дама то же послание с порнухой, что пришло мне и Кристине? Читала ли сегодняшние газеты? А может, это она сама зачем-то инициировала весь, говоря по-современному, хайп?»

Богачка с легкой скорбью молча склонила голову.

– Поэтому, – продолжил Богоявленский, – приношу вам мои самые глубокие соболезнования. И прошу передать их, по возможности, вашей дочери. Как она?

– Держится, – кивнула мадам.

– А ваши внучки?

– Маленькие – они еще совсем ничего не понимают. А Лизонька – да, она переживает, конечно.

– Но Андрей ведь был не родной ее отец?

– Нет, отчим. Она от Безбородкина, первого мужа Влады. Но Андрюшу очень уважала. Даже, можно сказать, любила. Папой, правда, не называла. Порой ругал он ее, обижалась она на него, но он был для Лизоньки большой авторитет.

Богоявленский вел разговор, Колонкова отвечала ему с почтением. Он давно заметил, что отечественные нувориши относятся к нему, как правило, с пиететом – сколько бы там ни было у них денег. Видимо, большое значение имело само наименование «поэт», а также воспоминание о том, что под песни на его стихи они, возможно, сиживали в первых ночных клубах или же декламировали их на студенческих вечерах.

– А у вас какие отношения были с зятем?

– О, Андрюшка! Милый мальчик! Вы, наверное, знаете: актеры – они как дети. Иной раз расшалятся, разбалуются. А в остальном – милые, непосредственные создания.

– Дети не пьют обычно алкоголя и наркотики не принимают, – глубокомысленно заметил поэт.

– О нет! Всякие вещества – это не про Андрея. Категорически не о нем. Он вел исключительно здоровый образ жизни. Шесть дней в неделю в качалке, ходил в бассейн, предпочитал здоровое питание. Он как-то по-современному был воспитан, это не таланты былых времен, типа Высоцкого или Даля. Понимал, что тело и лицо – его капитал, он ими деньги зарабатывает, поэтому всячески их берег и совершенствовал. Я иногда для них с Владой готовила, так не дай бог свинину пожарить на сковородке. Нет, он предпочитал паровую индейку, тушеные овощи – вот это все.

– Фу, как скучно. А говорят, богема… Но ведь промискуитет-то в жизни Грузинцева был!

– Вы тоже читали, – поджала губы хозяйка. – Я вас уверяю: девяносто процентов того, что накалякано в пасквиле в той ужасной газетенке – полное вранье. А то, что действительно имело место, – относится к временам, когда Андрей и моя Владочка даже не были знакомы. Как, например, его роман с вашей нынешней девушкой.

Узнать Кристину по фотографии, что напечатала газетка – обнаженной, с затененным лицом, да еще двадцатилетней давности, было явно затруднительно, поэтому Богоявленский сделал вывод:

– Вы тоже получили то письмо?

– Да. Как и Игорь Борисович. И Влада.

– Какая гадость. Кто же это сделал? Как вы думаете? И кому это нужно?