– Не хочет, – развела руками миллионщица. – Привыкла. Дикая природа, лес, травы. Свой участок, на нем, представьте себе, личный горячий источник, такая, как там у нас говорят, домашняя «паратунка». Я ей, конечно, дом построила по высшему разряду, с бассейном. Сама люблю туда вырываться – на Новый год, к примеру. Лежишь, представьте, в горячей водичке в собственной огромной теплой ванне под открытым небом, а на тебя снежок сыплет… Вот внучку туда впервые свозила… Дочка тоже любит бывать… Но не будем отвлекаться… Мы с Никитой к 89-му году и банк свой открыли, и товарно-сырьевую биржу, и платные медуслуги стали оказывать. Начали на заграничный рынок выходить, туда лес шлем, оттуда видюшники получаем и компы, первые «пи-си эй-ти икс-ти с любой периферией»… Денег имели по сравнению с обычным советским человеком (которыми мы все, в сущности, тогда являлись) просто вагон. За границу впервые поехали, в Америку, купили, если своими словами, места в делегации отечественных кооператоров… Ну и рэкет, конечно, начался, наезды пошли на нас всякие…
– Здесь, пожалуйста, поподробней. Конфликты любое произведение только украшают.
– Ой, – отмахнулась гранд-дама, – это Никитос все решал, урегулировал. Я как бы не в курсах была.
– А куда, извините за вопрос, этот ваш первый муж делся?
– Он убрался много позже. Уже после краха Союза и второго путча, в девяносто четвертом году. Никита, можете себе представить, пропал. Так его до сих пор и не нашли, ни его самого, ни тело.
– Точно как вашего папеньку?
– Да, я об этом совпадении тоже размышляла… Но не я – его, если вы на это намекаете. Мы тогда с Никиткой хоть и разошлись, но я его уважала. Да и делить нам с ним было нечего. И как я могла покуситься на отца моей дочери! Нет, у него какие-то проблемы с дагестанцами, как я слышала, возникли, задолжал он им, а они в бизнесе народ безжалостный…
– Ладно, стоп. – Богоявленский поднял обе руки ладонями вверх. – Все хорошо, интересно. Но звучит пока как
– Это как? – заинтересованно вопросила Колонкова.
– Вы мемуары Обамы читали? Не президента Барака – его воспоминания у нас не перевели, он там наших поливает, а жены его, Мишель. Там она, к примеру, описывает свой первый поцелуй со старшеклассником на заднем дворе их домика в Чикаго: кругом висело белье для сушки. Как она писала: маленький теплый поцелуй… Или – что она думала, когда Барак сделал ей предложение…
– Понятно. Вам, как и всем, нужна клубничка.
– Да нет же. Вы не поняли. Нужны
– Хорошо. А пока интервью закончено?
– Полагаю, да.
– Слава богу, а то у меня дел полно. Может, все-таки останетесь пообедать?
– Нет, спасибо. – «Как там учил граф Монте-Кристо: никогда не преломлять хлеб в доме врага? А она, возможно, враг. Точнее, безжалостный отравитель – ведь такое не исключено».
Он откланялся. Игорь Борисович больше на горизонте не появился.
В этот раз поэт припарковался неподалеку от Дома литераторов. Пока шел, вспоминал, каким притягательным было это место для него (и для многих!) в молодости, в советские времена. Как впервые его привели туда старшие товарищи году в восемьдесят восьмом. С какой гордостью он стал ходить туда, когда получил корочку Союза советских писателей, и как это все быстро кончилось вместе с закатом СССР и всей эпохи.
Он не любил пить на людях.
Когда
Запои были побегом от действительности, когда давление советской власти становилось совершенно невыносимым.
Но сейчас они пришли с парой членов редколлегии «Нового мира» в ЦДЛ – и он развязал здесь.
Ничего страшного: шофер на личной «Волге» проследит, отвезет на дачу. А то, что разнообразные братья-писатели, явившиеся в ресторацию, увидят его пьющим – все равно мирок узкий, и так все всё друг про друга знают. Разве что новость по Москве разлетится: Твардовский опять запил. Но не такая уж на самом деле и горячая будет новость. Скорее, привычная.
Те, кто с ним обедал сегодня и с кем он выпил по первой рюмке, уже ушли, и Александр Трифонович остался за столиком в одиночестве. К главному редактору «Нового мира», лауреату Ленинской премии и трех (бывших) Сталинских премий, трижды кавалеру ордена Ленина и автору «Тёркина» в ЦДЛ было отношение особое, и столик ему предоставляли один из лучших.
Сегодня утром, подчиняясь странному наитию, Твардовский взял из домашнего сейфа тот самый пушкинский перстень.