Постельное белье Богоявленскому в итоге так и не принесли. Ограничились подушкой без наволочки и тонким матрасом без простыни. Подумалось: «Так может случиться и с другими обещаниями чекистов – например, что завтра меня выпустят, хотя бы и под домашний арест».
На заседание суда пожаловал адвокат Артем, выступил страстно, красноречиво. Под влиянием его бурной речи Богоявленский сам было уверился, что ему в качестве меры пресечения продлят подписку о невыезде – но нет. Назначили домашний арест.
На его левую щиколотку приставы нацепили электронный браслет. Адвоката обязали назавтра подвезти в ментовку и сдать загранпаспорт Богоявленского. А отбывать арест постановили по месту прописки.
Вот это было плохо. Поэт зарегистрирован был не в любимом поселке Красный Пахарь, а в Москве. Почему, зачем? Так ведь всем известно, что в столице медицина лучше, да и пенсия катила в глаза, а она там выше, чем в Подмосковье.
Артем потом пояснил Богоявленскому, почему судья ни в какую не соглашался, чтоб тот отсиживался на даче: столица нашпигована камерами видеонаблюдения, шагу не сделаешь, чтобы не попасть в их поле зрения – поэтому проверять в Белокаменной, как соблюдается домашний арест, гораздо проще.
Квартира, где он был прописан, досталась ему после последнего развода, маленькая и старая. Он там и не бывал почти. Выбирал после размена, чтоб поближе к даче, поэтому взял близ Ярославского шоссе. Слава богу, в глубине дворов, поэтому относительно тихо.
Дом пятьдесят шестого года постройки – переходный период между сталинским ампиром и хрущевским минимализмом. Пятый этаж без лифта и мусоропровода. И улица с говорящим названием: Докукина.
Мусор можно выносить, специально оговорила судья, один раз в два дня. Другие прогулки запрещены, гостей (коме адвоката) принимать нельзя, интернетом пользоваться запрещается.
Но, как говорится, нищие не выбирают.
Адвокат подбросил его до особняка Грузинцевых, там поэт пересел в свой автомобиль и отправился отбывать меру пресечения. Надо было еще в Красный Пахарь заскочить, забрать одежду и кошку.
Богоявленский всегда считал, что перстень должен принадлежать ему по праву.
Когда он начал разматывать историю кольца, то совершенно в этом уверился. В самом деле! Только по какой-то странной прихоти тогда, в ресторане ЦДЛ в феврале 1969 года, уходящий со сцены жизни Твардовский подарил печатку именно Высоцкому. Удивительное решение, если учесть, что прямо там и тогда, в том же заведении присутствовал гораздо более мастеровитый Андрей Андреевич. Почему не Вознесенскому, в самом деле? Несмотря на славу барда с Таганки, такой дар был бы гораздо справедливее. Ведь Владимир Семеныч знаменит, что там греха таить, благодаря не только стихам – и не столько стихам, – но своему актерррству, скандалам и рррычащему голосу.
Андрей Андреевич гораздо искусней как поэт, согласитесь!
А уж от Вознесенского, который признал Богоявленского во младенчестве, в четырнадцатилетнем возрасте, не убыло бы в итоге именно ему «переходящий приз» передать. И это оказалось бы в высшей степени справедливо.
Но случилось то, что случилось. Перстень оказался в руках актера, пьяницы и городского хулигана. И – пропал.
Разговоры о печатке Богоявленский заводил со многими, знавшими покойного Владимира Семеновича: актерами, собутыльниками, любовницами. И никто из них ничего о пушкинском кольце не знал, не помнил.
Никогда не видели и даже не слышали никаких о перстне разговоров. Удивлялись расспросам: о чем вообще речь?
То ли исследования и умозаключения Богоявленского оказались неверны и перстень
Оставался единственный источник, который мог бы все прояснить: вдова.
Ей было восемьдесят, она больше не снималась и не давала интервью. Продала дом в пригороде французской столицы и переехала в Париж.
Слава богу, у Богоявленского там выходила книжка: параллельные тексты на русском и на французском, блестящие переводы семинара славистов. Молодое издательство «Маша», специализирующееся на русской литературе, пригласило автора на Парижский книжный салон.
Он напряг все свои французские контакты – издателей, друзей, журналистов, славистов, – чтобы устроили встречу с великой Вдовой.
Жил он в тот раз недалеко от вокзала Монпарнас, и в южный пригород Парижа Иври-сюр-Сен, где квартировала вдова, отправился на метро. Почему-то парижское метро его не раздражало так, как московское.
Вдова проживала в большой трехкомнатной квартире. На полках и стенах – свидетельства былой славы: книги, видеокассеты, плакаты. Никакой прислуги, сама открыла дверь.