Я все скажу

Вставил в глаз окуляр, осмотрел («и впрямь, удивительно изящная работа!»), потом бросил печатку на весы, пробормотал как бы про себя: «Четыре грамма» и вернул кольцо в заскорузлую пятерню покупателя. Потом пощелкал для вида счетами и лениво проговорил:

– Могу предложить вам за кольцо тринадцать рублей сорок пять копеек, – непонятно, откуда у него вылетела именно эта цифра, но уже одно то, что она оказалась больше червонца, произвело неизгладимое впечатление на продавца. – А для ровного счета пятнадцать рублей. Будете сдавать товар?

– А деньги когда? – сглотнул продавец.

– О, это еще не скоро! Для начала мы кольцо оприходуем, через недельку выставим на продажу, потом на него найдется (или не найдется) покупатель. Если не найдется, через месяц уценим. Или вернем вам. Дело долгое…

Парень опять сглотнул, в его глазах заплескалось вселенское разочарование.

Но тут Вадим Львович обернулся по сторонам – впрочем, он и так видел, что больше никаких покупателей в магазине нет. И вряд ли этот тип обэхээсэсник – слишком уж тонкая игра, слишком мощное перевоплощение, на уровне Аркадия Райкина. Директор комиссионки проговорил, картинно понизив голос:

– Дам десятку прямо сейчас, из рук в руки, безо всякого оформления.

– Вы ж говорили пятнадцать, – туповато промолвил парень.

– Хорошо, пятнадцать, – легко согласился Вадим Львович, достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, тут же отсчитал три синих «пятерки» и протянул их парню.

А антикварный перстень взял себе и сунул в правый карман брюк.

Покупатель, не веря в свое счастье, отправил свои пятнадцать рубчиков куда-то за пазуху и бросился к выходу из магазина.

«Интересно, как быстро он их пропьет? – отстраненно подумал Вадим Львович. – Впрочем, какое мне дело!»

Он порадовался, что печатка оказался в его личной собственности, и решил, что завтра же займется разысканиями: что за кольцо оказалось в его руках и откуда. Но в том, что продать его в дальнейшем можно никак не меньше чем за тысячу полновесных советских рублей, директор комиссионки не сомневался.

Как личную собственность Вадим Львович взял перстень домой. В его двухкомнатной квартире на Новокузнецкой, где он проживал в полном одиночестве, имелось немало шедевров, включая картины передвижников и мастеров русского авангарда, а также редчайшие ордена и нагрудные знаки. Пока он еще не решил, какой дальнейшей судьбы достойно вновь приобретенное кольцо, поэтому определил его до поры в секретный ящик своего письменного стола.

Он предвкушал, как завтра-послезавтра сделает фото перстня и отправится в библиотеку на розыски его провенанса.

Но! Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает!

Вадим Львович даже не ведал, что он давно находится в разработке «антикварной группы» МУРа.

В ту пору в СССР начался интерес к иконам. За религию сажать перестали, а к русской иконописи проснулся интерес на Западе. Ушлые «экспедиторы» из Москвы и Ленинграда стали шерстить заброшенные церкви и избы, скупать у старух потемневшие доски. Появились и «клюквенники» – так называли воров, что специализировались на кражах из провинциальных храмов и музеев.

В столице и в Северной Пальмире доски перепродавали иностранцам. «Комиссионки» становились посредниками между теми, кто добывает, и теми, кто вывозит. А еще за антикварами числились другие «шалости», навроде той, что провернул Вадим Львович с парнишкой, принесшим перстень: скупка-продажа товаров без оформления, минуя кассу.

Вадима Львовича арестовали через три дня, когда он еще не успел даже изучить свое последнее приобретение.

Перстень так и остался лежать в секретном ящике стола, изготовленного в начале века фирмой «Братья Тонет».

Следователи и оперативники, которые проводили обыск на квартире у директора комиссионки, не знали о «секрете» в столе и туда и не заглянули. Тем более что улов на Вадима Львовича и без того оказался грандиозным: помимо икон, картин передвижников, там нашлись даже Айвазовский и Куинджи, а также русский авангард, включая Малевича, и коллекция фарфора.

После следствия, которое продолжалось без малого полгода, Вадима Львовича ждал суд, который по совокупности (незаконные валютные операции, хищение госсобственности в особо крупных размерах, соучастие в грабежах и кражах) впаял ему тринадцать лет строгого режима.

Уже в момент приговора всем, включая его самого, было ясно, что назад он не вернется. Все-таки человек он был немолодой, предпенсионного возраста.

Так и случилось. Вадим Львович умер в лагере в апреле 1976 года.

Несмотря на то что в приговоре значилось «с конфискацией имущества», мебель из его квартиры вывозить не стали – и без того хватало действительно ценного добра, чтобы еще зариться на столы и табуретки.

Стол братьев Тонет благополучно простоял в полупустой квартире бывшего директора комиссионки до его кончины в местах лишения свободы.

Так как сама квартира никакой собственностью Вадима Львовича не являлась, а числилась государственной, к государству же она после его смерти и вернулась.