Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге

И с этой массой подкошенных голодом, измученных морозом людей, на которых уже лежала печать смерти, продолжали бессмысленное сопротивление. Руководящие штабы по-прежнему ставили боевые задачи, приказывали предпринимать контратаки, строго запрещая частичную капитуляцию или другие самовольные действия, к которым намеревались прибегнуть отдельные подразделения. Не забывали и о пополнении для фронтовых частей. Эта печальная забота была возложена на так называемые «команды по сбору героев», которые повсюду прочесывали подвалы, погреба и выдолбленные в земле норы, с тем чтобы вытащить оттуда всех еще боеспособных солдат. И люди, которых извлекали из наполненных вонью и дымом подземных убежищ и нор, ничем не отличались от тех изможденных, жалких фигур, которые маячили на сборных пунктах для отбившихся от своих частей или среди сновавших повсюду солдат с неумытыми, заросшими, впалыми щеками, не имевших сколько-нибудь пригодного зимнего обмундирования, выбившихся из сил и зачастую ковылявших на полуобмороженных ногах. Таково было это с горем пополам собранное пополнение, которое, подкрепившись у полевых кухонь жидким супом и тощей кониной, направлялось на передовую, чтобы продлить сопротивление до последнего патрона! Это были уже не солдаты, а жалкие человеческие развалины, которых снова гнали навстречу противнику для того, чтобы удержать «крепость Сталинград» и, без колебаний пожертвовав ими, еще немного оттянуть окончательную катастрофу. Если отдельные фронтовые офицеры из сострадания к измученным, потерявшим боеспособность людям и воздерживались от выполнения некоторых приказов, то в общем-то не было видно конца этой массовой бойни, ибо приказ командования армии сопротивляться до последнего человека оставался в силе. Бесчеловечное и безжалостное жертвоприношение продолжалось.

Мы слушаем панихиду по самим себе

В гигантской могиле Сталинграда все убежища, норы, погреба и сводчатые подвалы были до предела забиты людьми. Вход в наш подвал закрывался опускающейся дверью, которая защищала от холода. Вокруг вначале стояли еще кое-как сохранившиеся дома. Это было северное предместье города – Спартаковка. Неподалеку, в развалинах Тракторного завода, обосновался командир отрезанной от остальной группировки северной части «мешка», генерал Штрекер. Вместе со своими гренадерами он было решил сопротивляться до конца. Наша маленькая оторвавшаяся от корпусного штаба группа оказалась без дела и потому подчинялась непосредственно штабу Штрекера. Нам поручили обеспечить работу центрального пункта по сбору отбившихся солдат в северной части «мешка». Заправлял этими делами очень энергично наш корпусный адъютант, пожилой полковник, из традиционного прусского офицерского рода. Его лихорадочная деятельность на этом поприще была порождена не только чувством долга, но и потребностью чем-то отвлечь себя от окружающей действительности.

Выполняя отдельные поручения, я побывал в различных пунктах боев. Я бродил среди страшных развалин, вид которых приводил меня в ужас. Картины, которые я наблюдал, долго преследовали меня, не давая покоя под мрачными сводами подвала, где железная печурка дарила нам благодатное тепло. Там проходила наша скудная трапеза, и мы торжественно и медленно съедали по кусочку добытой конины и 50 граммов хлеба. Дух товарищества скрашивал нашу жизнь, помогая перенести трудности, которые в одиночку едва ли можно было выдержать. Мы, офицеры разгромленного штаба, в еще большей степени понимали страшную ситуацию, и это усиливало в нас чувство безнадежности и одиночества.

В мои обязанности входил сбор всей возможной информации об обстановке. Поэтому я поддерживал тесные контакты со штабом Швабской дивизии, которая ранее входила в состав нашего корпуса, а теперь расположилась неподалеку от нас в лабиринте подвалов. Там я бывал у своих старых знакомых из разведотдела. Им удалось во время бегства спасти военный передатчик-приемник, и теперь он нам пригодился.

Утром 30 января, как обычно, в блиндаже разведотдела царило похоронное настроение. Начальник отдела, уже давно впавший в пессимизм капитан, был мрачнее обычного. Его рослый помощник, сильно ослабевший от голода и заметно постаревший, как всегда, жевал хлебные зерна, которые он бережно хранил в специальном пакетике. В подвале собрались офицеры штаба. Все мы пришли послушать речь Геринга, на которую, правда, не возлагали никаких надежд, ибо надеяться было уже не на что. Узнает ли сегодня Германия всю страшную правду о немецкой катастрофе на Волге? Быть может, эта речь – хотя бы маленькое утешение, и мы расскажем о ней нашим товарищам!