Яблоко Невтона

— Не знаю, Пелагеша, не знаю, — уклоняется он от лишнего разговора, когда всякая секунда дорога; быстро перемахивает через подоконник наружу, помогая Пелагее тем же путем выбраться из горящего дома, но ей это сделать не так-то просто, хотя и Парашка вовсю старается, придерживая ее с той стороны, задышливо приговаривая:

— Осторожно, Пелагея Ивановна, полегоньку, голубушка… Кто сам себя стережет, того и Бог бережет. Спускайся потихоньку, спускайся, а я подмогну…

Наконец, выбираются не без труда, и Ползунов, отведя женщин подальше в сторону, строго наказывает: «Отсюда — ни шагу! Не вздумайте к дому приближаться…» — последнее скорее к Парашке относится. Однако она и рта открыть не успевает, чтобы ответить, как шихтмейстер кидается обратно в дом и разом исчезает, теряясь в густом чаду. Семен тоже не отстает, орудует вовсю, то и дело возникая в проеме окна и прямо на снег выкидывая из дома, что под руку попадает: стулья, какую-то одежду, постель… Наволочка на одной подушке лопнула, разойдясь по шву, и белый пух взметнуло вверх и закружило в стылом воздухе, будто снежные хлопья.

Минуту спустя и Ползунов показался в том же проеме оконном, спрыгнул вниз, держа перед собою какой-то короб, наверное, с книгами и бумагами, отнес и поставил подальше от греха… А крыша дома уже почти вся занялась огнем, полыхала во-всю, и жердяные стропила, перегорая, с треском ломались и оседали, обрушивая на потолок тяжелые, накрепко спрессованные пласты дерна…

Наконец, подоспела подмога из деревни — кто с багром, ведром да лопатой, а кто и так, налегке, со всеми за компанию — впереди мужики, из коих выделялись Вяткин да Зеленцов, а следом бабы и пронырливая ребятня, что постарше… Как же такое зрелище пропустить! Шум, гам, толкотня… Яшутка же с Ермолаем, оповестив деревню о пожаре (хотя пожар и сам уже оповестил о себе), вернулись и того раньше — и теперь с испугом и удивлением смотрели на полыхающий дом.

А мужики подбежали, остановились и замерли, не зная, с чего начать и как подступиться к такому огню. Воды под рукой нет, а из Чарыша, от проруби, не натаскаешься, снегом пламя тоже не собьешь… Что делать?

— Эк полыхает, эко горит, язви его в душу! — восклицает Прокопий Бобков, выхватывая у кого-то багор и пытаясь дотянуться до крыши — что и удается ему, наконец. И он, победно оглядываясь, еще громче призывает: — Раскатывать надо, растаскивать по бревнышку избу-то, инако не погасить! — и тем же багром тянется снова, лезет в огонь, норовя железным крюком зацепить что-нибудь…

Ползунову же некогда выжидать, рассусоливать, и он, махнув рукой Вяткину и кинув взгляд на Зеленцова и Токорева, стоявших рядом, властно позвал, скомандовал:

— Пошли, мужики! Бочки надо спасать.

— Какие бочки, ваше благородие? Огонь же кругом… куда в такое пекло?!.. — остерег было кто-то. Но Ползунов так глянул и так повторил команду, что никто и не посмел возражать, а тем паче, ослушаться.

— Живо, живо, мужики! Бочки там, — уже на ходу пояснил, — две бочки с казной денежной… Вызволять надо! — и первым кинулся без оглядки в оконный проем, словно в пасть огнедышащего, ненасытного зверя… А там, внутри, в совсем еще недавно бывшей светлице, где так покойно жилось и сладко спалось, не только дым столбом, но и пламя гуляет по стенам, потолок прогорел и вот-вот обрушится… Но, слава Богу, никого не сожгло, не убило, все обернулось удачно — выволокли мужики эти ценные бочки с казною, откатили подальше от огня, поставили на попа… И сами встали, опираясь на них и с трудом отдыхиваясь, откашливаясь, хватая воздух открытыми ртами… Ползунов здесь же, рядом с мужиками, простоволосый, в одной исподней рубахе, весь в саже — и то ли дым, то ли пар от него валил… Семен, узрев это, подбежал с тулупчиком в руках, невесть откуда взявшимся, и накинул на плечи шихтмейстера:

— Оболокитесь, ваше благородие, не то простынете.

Дом в это время затрещал, оседая и брызгая во все стороны искрами, потолок рухнул всей тяжестью, приглушив на мгновенье пламя, но в следующий миг полыхнуло с еще большею силой — и стало понятно: с огнем нипочем не справиться, дом не спасти!

И остались к утру одни лишь черные головешки да куча золы, которую ветерок разносил по всей ограде и снег вокруг сплошь посерел…

14

Тяжкие выпали времена — хуже, казалось, и не бывает. Время — что бремя! — думал шихтмейстер. И понимал: тащить это бремя придется самому, ни на кого не перекладывая.