Яблоко от яблони

Петр Наумович пошел смотреть «Царскую невесту» в Центр оперного пения Галины Вишневской. Выпил водочки в буфете сто грамм, потом еще, потом пивком запил. Началась опера, хозяйка, Галина Вишневская, посадила дорогого гостя к себе в ложу – весь зал смотрит и пальцами показывает. Но – конфуз: Петр Наумович уснул, прикорнул на пышной груди великой певицы. Она вскинулась, он голову поднял:

– Ну что вы, я же просто заслушался!

– Вам не нравится «Царская невеста»?

– Нравится, нравится, я же ее ставил.

– Где, в «Ла Скала»?

– Нет, в самодеятельном рабочем театре – под баян.

Вишневская обмерла, а Петр Наумович продолжил спокойно спать у нее на груди.

Ирина ездила к Игорю Гневашеву, уникальному фотохудожнику, привезла снимки с концерта и тройной портрет наш с Фомой. Достала гирлянды и устроила в нише у кровати новогодний «кафе-фонарик для веселых алкашей». Звонил Хороший: «Завтра у нас хоспис – едем получать награду „За честь и достоинство“. Интересно, если выпивать не закусывая, выпивать, выпивать, выпивать… Что раньше падет – честь или достоинство? Впрочем, достоинство давно уже не в чести – обмякло. И все поголовно в золотых масках за „некомпетентность“».

Максакова подарила на Рождество куколку: «Это мой портрет» – и большой флакон французских духов страшной силы. Мы опрыскали ими куколку и поселили рядом с фотографией Петра Наумовича – пусть общаются.

Звонит Фоменко из больницы:

– Пожалуйста, погуляйте по снегу! Уже месяц метель, солнце, все бело – погуляйте, я бы с вами с радостью… У Аллы Александровны Андреевой вчера юбилей был – девяносто. Как она держалась! Принимала поклонников от полудня до полуночи, и сегодня снова тянутся. Я выбрался, съездил накоротко… А выпить не могу, нельзя. Ну пока.

Звонит Максакова:

– Уже снега Килиманджаро начали таять, скоро нас всех потоп зальет, а Петр Наумович никак не выздоровеет!

И снова звонит Фоменко:

– Просмотрел тут «Хаджи Мурата», полистай, вдруг откликнется. Хочется наконец-то на какие-то вопросы ответить, и надоело, что нас совсем с грязью смешали. А я тебя не разбудил, нет? А Ирину? Ну, обнимаю, скоро свидимся…

Алла Александровна, вдова Даниила Андреева. Слепая, седая, с аристократической осанкой. Помню ее на балконе Вахтанговского театра на «Волках и овцах». Она ходила на все спектакли Фоменко, слушала. Он часто говорил про подлинное восприятие: «Надо научиться слушать глазами и видеть на слух». Он очень трепетно относился к ней, почти ровеснице его матери. Даже когда болел, ездил поздравлять ее в день рождения. Звоню ему, он грустен… Что-то случилось? Оказывается, минувшей ночью Алла Александровна умерла, сгорела, погибла в пожаре. Упала в прихожей, не смогла выйти из квартиры.

Мы в это время в заводском павильоне снимали «пожар в зáмке». Три пожарных машины дежурили на площадке, готовые в любой момент гасить пламя.

Канун Пасхи, и ветер задувает свечи на куличах.

17 декабря, Варварин день.

Во время нашей с Ириной регистрации в загсе в открытую форточку глядела рябина.

Звонит грустный в полночь наш «посажёный дед»:

– Ты одно мне скажи, как Ирина?!

– Два дня афишу клеила – вы придете на концерт?

– Конечно!!! А я напился… у меня Варюша-няня была, они с мамой рядом похоронены, я поехал на кладбище и там напился. А теперь не усну до утра. Встретимся завтра, ты себе принадлежишь?

– Не только себе – и вам, и Ирине, и маме моей, и…

– А Родине?

– О, Родине – конечно, это моя Родина и есть – человек семь примерно.

– А жизнь за Родину отдашь?

– За такую Родину – отдам.

– А я такую жизнь легко отдам за любую родину. Так хорошо, все силы ушли, лежу и ничего не хочу. Пожалуй, нет, очень хочется горячего пирога с капустой. И еще, чтобы Ирина сыграла настоящую драматическую роль, чтобы она спела ее. Смехов будет делать «Полоумного Журдена», там роль маркизы – пусть Ира ее посмотрит… Обнимаю, пока-пока.

Интермедия: Мольер на два голоса

Едем навещать Хорошего. От станции к больнице ведет Хорошевский переулок. Вчера в Мастерской была читка «Журдена», читал Смехов, он будет ставить с приглашенными фоменковскими учениками, потому как большая часть основной труппы отказалась. На роль Доримены Петр Наумович позвал Ирину. Странная затея, все пошли по зову Фомы, а ставить будет Вениамин Борисович.

– Алёша, я уже и не спрашиваю твоего мнения о читке, боюсь грубой киношной прямоты, пошлешь еще.

И действительно, театр как будто нежнее, сокровеннее. Потому что все повязаны на годы. Кино мимолетно, иллюзия воплотится и – разбежимся. И потому Фома звонит часто, беспрестанно дергает за проволоки колокольного телеграфа – поддерживает связь.

Я рассказал ему про затею сделать с ним телеспектакль. Он усмехнулся, глянул в окно:

– Сейчас отдохну немного, а под утро приходи часов в шесть… как раз начнем! Там в заборе дыра есть!

На тумбочке у его кровати – Маркес.