Яд Фаберже

Мур вернулся в Москву совершенно опустошенным – у него не осталось ни доллара, ни фунта, ни рубля. Домой из аэропорта он добирался пешком. Шел дождь, пальто продувалось насквозь, хотелось курить, есть, пить и спать. Мокрое шоссе, пролетающие мимо машины, обдающие его грязью, ветер, холод… Он не помнил, как шел. И пришел в себя уже в самом центре Москвы. Здесь даже ночью было светло, как днем. По залитому рекламными огнями тротуару двигались прохожие, из ресторанов и кафе неслась музыка, из горячих недр метро вырывался запах цивилизации. За прозрачными стеклами цветочных киосков проплывали букеты роз, гвоздик… Навстречу Муру попадались спешащие куда-то красивые женщины, благоухающие духами… И он снова вспомнил Мэй. И представил себе, что вот сейчас он войдет в свою квартиру, и Мэй появится перед ним в халате, такая домашняя, родная, обнимет его, поцелует и станет просить у него прощения. А потом принесет ему полотенце и отправит в ванную – греться, мыться, приводить себя в порядок. После этого будет ужин, вино и теплая постель. Мур даже заскрипел зубами от злости – он знал, что Мэй не встретит его уже никогда. Он остановился посреди улицы, и ему захотелось закричать, зарычать, завыть, наконец. Но не закричал и не завыл. Он лишь присвистнул в удивлении, когда на него с гигантского рекламного щита улыбнулась… Мэй. Он не верил своим глазам. Мэй смотрела на него почти детскими, широко распахнутыми глазами и собиралась своими белыми крепкими зубками откусить чудесное сливочное печенье. Огромная Мэй, огромное печенье, огромные красные буквы: «ПЕЧЕНЬЕ „ШАРЛОТТА“ – ВКУС ЛЮБВИ И ЖАРЕНОГО МИНДАЛЯ». Похоже, Мэй шизанулась, раз опустилась до рекламирования печенья. И Мур захохотал. Он просто зашелся от смеха… А через три дня он уже знал адрес фотографа, делавшего снимки для рекламы печенья «Шарлотта», у которого за пятьдесят баксов купил адрес Мэй. Но только на этот раз ее звали Лорой.

«Целый день раздавались выстрелы, но теперь уже стреляли рядом с моим домом… Я надела самый скромный костюм, черное бархатное пальто, отделанное мехом шиншиллы, и накинула на голову платок, чтобы не привлекать к себе внимания. В спешке я чуть не забыла о своем любимом фокстерьере Джиби, смотревшем на меня огромными испуганными глазами…»

«На следующий день до нас дошла весть об отречении императора. Трудно было вообразить что-либо ужаснее. Это казалось настолько невероятным, что просто не укладывалось в голове, и мы все еще тешили себя надеждой, что это известие окажется ложным. Почему он отрекся от престола и что заставило его так поступить?.. А вокруг продолжались аресты, пожары, грабежи, на улицах убивали офицеров… Это революция собирала свой кровавый урожай».

Глава 22

Крымов встретил Земцову в аэропорту и на машине повез в Лондон. Держался он с ней подчеркнуто вежливо и на людях вел себя безупречно, не допустил ни единой вольности. И даже в машине он поначалу мирно и тихо расспрашивал Юлю о погоде в Москве, о здоровье Харыбина, после чего спокойно выслушал сжатый рассказ о деле Левина, но потом все же не выдержал, остановил машину, заглушил мотор и несколько мгновений словно привыкал к мысли, кто сидит рядом с ним.

– Земцова, неужели это ты? Глазам своим не верю.

Он повернулся к ней, обхватил ладонями ее порозовевшее от волнения лицо и прижался к нему губами.

– Все это было давно и в другой жизни, – прошептал он, продолжая целовать ее губы, глаза, щеки. – Но если бы ты только знала, как я рад тебя видеть и как рад, что ты прилетела сюда без Димки. Я понимаю, что ты прилетела не ко мне, а по своим делам, но все равно… Скажи, ты хотя бы иногда вспоминаешь меня? Нашу жизнь в агентстве? Как было весело… А помнишь Новый год?..

– И то, как ты совершенно неожиданно стал мужем Щукиной? Да разве такое забывается?

– Сама виновата. Ты же упрямая, а Щукина хитрая. К тому же она никогда мне не отказывала. Она лучше тебя понимает природу мужчин.

– Вот пусть себе и дальше понимает. Ты зря затеял весь этот разговор. Разве тебе недостаточно того, что я здесь? Зачем вспоминать прошлое? Твои похождения, измены, думаешь, мне все это доставляет удовольствие?