Яд персидской сирени

— Не задерживайся, я накрыл стол в гостиной, буду кормить вас. Таня, где твои вещи?

— Не нужно! — поспешно сказала Вера. — Я все приготовила. Пусть примет душ.

Она не обратилась к сестре прямо, она говорила о ней в третьем лице. «Пусть примет душ…» Как о малом ребенке или о животном.

— Конечно, Верочка. Пошли, Таня! — Володя тронул локоть Татки. Она дернулась, как от удара, и отступила.

Вера босиком побежала к себе на второй этаж, Татка и Володя остались в большой прихожей. Татка озиралась, подолгу задерживая взгляд на деревянных панелях, оленьих рогах, высоких шкафах темного дерева. Узнавала и не узнавала…

— Это твой дом, — сказал ни с того ни с сего Володя.

Он чувствовал неловкость и разочарование. Татка оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Не коварная красотка-злодейка из рассказов Веры, а потухшее бесполое существо без возраста.

Она не ответила.

— Пошли, твоя комната там, — он махнул рукой, стараясь не прикоснуться к ней, не желая спугнуть, и еще что-то было… неуверенность, опасение, даже страх, возможно — женщина, стоявшая посреди прихожей, была чужой, неуместной здесь и ненужной; он невольно посочувствовал Вере. Возможно, еще брезгливость. Женщины в его мире были другими. Они были шумными, жизнерадостными, прекрасно одетыми, знающими себе цену. От них хорошо пахло.

Он пошел вперед. Татка шагнула следом…

…Это была небольшая гостевая комнатка, светло-голубая, с большой кроватью и комодом тускло-рыжего дерева, с серебристо-серыми гардинами и узорчатым гипюром на окне, выходящем в сад. С неожиданно пестрым красно-сине-желтым ковриком на полу у кровати — единственным здесь ярким пятном. Она помнила эту комнату, она жила здесь когда-то. Теперь все здесь было другим. Не было ее кровати под лоскутным одеялом, которое сшила мама, исчезли книжный шкаф и кресло, где сидели две куклы — большая, в шелковом платье красавица Рита, подарок отца, и замухрышка Славочка с круглыми голубыми глазами на круглой радостной физиономии, купленная на базарном лотке мамой. Целую вечность назад. Она представила, что они валяются где-нибудь на свалке, розовое платье Риты выгорело, стало грязным, как и ее золотистые локоны, а Славочка… Славочка всегда была грязнулей, ей не страшно. Татка усмехнулась. Мама… Мама была красивая! Много смеялась и танцевала. Хватала ее, Татку, за руки и кружила под музыку. А папа смотрел на них и тоже смеялся…

Не было ее картины — неумелого и неуклюжего натюрморта: синие ирисы в узкой стеклянной вазе и блюдце с клубникой. Папа любил ее рисунки. Вера ревновала — они обе ходили в художественную студию…

— Располагайся, — сказал Володя, и Татка вздрогнула. — Там — ванная. В стенном шкафу одежда. Приведи себя в порядок и выходи, мы ждем. — Он с облегчением прикрыл за собой дверь.

Татка некоторое время рассматривала комнатку. Подошла к кровати, потрогала голубое шелковое покрывало; сбросила туфли-тапочки, встала босыми ногами на шершавый коврик. Засмеялась от щекотки и тут же оглянулась на дверь. Подошла к окну, постояла, глядя в сад. Под окном цвела пышная персидская сирень, и Татка вдруг ощутила ее сильный пряный запах. Окно было закрыто, а она слышала запах сирени. Подумала, что запах у нее в голове, а не на самом деле. Она помнила эти кусты, они сажали их вместе — она и отец, осенью, день был теплый и пасмурный. Он сказал: «Это персидская сирень, у нее необычный запах и цвет, вот увидишь, она тебе понравится, она расцветет весной, в мае». Отец не дожил, умер зимой. А она осталась. С сестрой Верой и тетей Тамарой, женой отца. В покачнувшемся карточном домике, с его хрупким миром, с его расстановкой сил «два на два». После смерти отца баланс нарушился, и система стала заваливаться. Она осталась одна против тех двух…