Яд-шоколад

Он повел ее через весь зал, открыл дверь в маленькую комнату с конторкой, кожаным креслом и большой кофеваркой. Но в комнате — никого. Тогда он кивнул:

— Пошли за мной.

Они миновали подсобку армейского магазина, и Шашкин открыл еще одну дверь — железную. Очутились в узком коридорчике, поднялись по ступенькам и…

Катя поняла, что он привел ее в свой особняк. Шашкин толкнул белые двойные двери, и они очутились в просторном зале — когда-то купцы давали тут балы на все Замоскворечье. А теперь зал пуст, хорошо отреставрирован, украшен позолотой и лепниной, с белыми маркизами на окнах, с натертым до блеска паркетом, но пуст — никакой мебели.

Двери в противоположном конце открыты, и через анфиладу комнат к залу приближается человек — высокий, статный.

Катя увидела блондина в отличном дорогом черном костюме и белой рубашке без галстука. Светлые волосы на косой пробор, очень аккуратный пробор, голубые глаза. Чем-то похож на немецкого пастора, увлекающегося спортом. Всем был хорош — и ростом, и атлетикой, только вот…

Катя не смогла себе толком объяснить, что конкретно с первого взгляда ей так не понравилось в этом красивом молодом мужчине. Вроде, если разбирать все по отдельности, — почти идеал. Но вот когда все собрано вместе… Его взгляд? Да нет, он смотрел нормально, со скучающим интересом…

— Я Дмитрий, здравствуйте, — сказал он весьма любезно.

У него был приятный низкий голос.

— Екатерина, я журналист, пишу статьи для «Коммерсанта» и других изданий, — Катя начала импровизировать на ходу. — Сейчас пишу о Родионе Шадрине, маньяке. Он играл в вашей рок-группе. Я бы хотела задать вам несколько вопросов о нем. Можно?

Она спросила это очень нежно, ее голос дрогнул… пусть этот тип решит, что произвел неотразимое впечатление на глупую репортершу.

Дмитрий Момзен оглянулся на Шашкина.

— А чего мы собственно можем сказать… два года уже прошло. Он ведь в психушке сидит. Кто же знал, что он такой бешеный, правда, Олег?

— Никто не знал, — толстяк покачал головой. — Он же этот… человек-цветок, не в себе с самого рождения. Мы к нему хорошо относились, не обижали его. Он же больной, как можно больного обидеть? А играл он лучше любого здорового. Мы сначала как-то сомневались — ну, псих все же, как такого на концерт выпускать. Брали других ударников. Только все не то. Родя барабанил как бог. Так зажигал порой…

Момзен кивал — да, да, все правильно. Катя чувствовала на себе его взгляд.

Они не предложили ей сесть — в зале просто не на что. Момзен давал аудиенцию как король.

— Я слышала вашу запись с концерта во Владивостоке, — сказала Катя. — Но там не Шадрин с вами уже. Можно мне услышать, как играла группа «Туле», в полном, настоящем составе? А то в Интернете вас что-то нет совсем и на «ютьюбе» тоже нет.

— Мы больше не выступаем, — ответил Момзен, — Олег, исполни пожелание дамы.

Олег Шашкин вышел, и буквально через минуту просторный зал наполнился мощными звуками первых аккордов электрогитар. А затем хлынуло точно лавиной — электрогитары, басы и совершенно невообразимый какой-то сложнейший четкий страстный могучий ритм ударных. Пустой зал потонул в музыке. Катя почти оглохла — этот ритм пульсировал и рвался и вновь становился четким, а затем прихотливо изломанным. Именно ритм ударных делал все, зажигал, вел за собой, гитары лишь вторили ударнику.

Катя не могла даже скрыть своего потрясения. И это вот так играет, так виртуозно исполняет свою партию ударных парень, которого она видела во внутренней тюрьме на Петровке? Это чудовище?!

Все смолкло.

— Что это? — спросила она.

— А это мы прикололись для концерта. Я решил попробовать классику. Аранжировали нам Камиля Сен-Санса. Вместо рояля Родя на ударных, вместо оркестра мы.

Катя вспомнила, что слышала о том, что сам Момзен ни на каких инструментах не играет. Шашкин вроде тоже. И они сумели создать вот такую рок-группу?

— Ваш Родя… знаете, о нем ведь говорят, что он новый Потрошитель. Жертв у него, как и у того, четверо, и все женщины, зверски убитые. Просто зверски.

— У Джека Потрошителя, кажется, пять было жертв, причем одна из них двойная, — сказал Дмитрий Момзен.

Катя смотрела на него. Чувствовала, как холод ползет по позвоночнику. Что это? К чему это он?

— Скажите, — начала она, — вот Родион Шадрин находился тут с вами часто, на концертах, у вас на глазах. Близко к вам. Вы ничего не замечали за ним такого?

— Нет, нет, нет, — Момзен покачал головой. — Ничего такого мы не видели. И в крови с ног до головы он нам не являлся.

— Может, он что-то говорил? Рассказывал?

— Он очень редко что-либо говорил. Он предпочитал свои ударные. Иногда скажешь — Родя, Родиоооо-он. А он стук, как дятел по тарелочке, — Момзен усмехнулся. — Забавный был парень. Жаль, что так все с ним вышло.

— Вы не верите в то, что он убийца? — быстро, по-репортерски ввернула Катя.

— Как не верить, если его в психушку законопатили. Писали о нем в газетах — убийца, мол, маньяк.

— Но вам в это верилось с трудом, да?