Яд желаний

Зашла она к пострадавшей безвинно Черной, по сути, совершенно случайно. Она заехала сюда к тому самому доктору, который упомянул отравившегося бомжа. Вопрос этот не давал ей покоя. Ну а в палату к кондитерше заглянула, чтобы поинтересоваться: отправили домой жертву приворотного зелья или она еще парится на больничной койке? Черная оказалась в отделении — ждала обхода и выписки. Более всего пострадавшую от собственной неосторожности волновал вопрос возмездия: как же органы поступят с подлой мошенницей, из-за которой она, можно сказать, рисковала репутацией, здоровьем и даже, может быть, самой жизнью…

— Сегодня выписывают… сейчас муж вещи подвезет. А как все-таки…

— Вы пойдите в отделение — там, при рынке, — посоветовала Катя, которой уже не терпелось покинуть палату и поговорить с доктором. — И напишите заявление — такая-то меня обманула. Подсунула мне некачественный товар.

— Да какой там некачественный! Это вообще… не то, что она говорила!

— Вот так и напишите. Ну, я очень рада, что вы выздоровели.

Катя вышла в коридор и снова подергала ручку двери, на которой было написано: «Ординаторская».

— Да где он в самом деле ходит, врач этот! — рассердилась она.

У этой двери Катя кружила уже давненько, а хозяин кабинета куда-то запропастился… Или приходил, пока она была у Черной в палате, и снова исчез? В кармане вдруг завозился телефон, и она взяла трубку.

— Я слушаю…

— Катька! Ты где?

— Я в больнице. А что случи…

— Беги прямо сейчас в театр! Там уже Бурсевич, но Борька один не справится!

— Да что случилось, Игорь?!

— Сегенчук на горячем поймали! Сашки нигде нет, я сам туда сейчас помчусь. Но я пока за городом… пока доеду. Ее в гримерке заперли — так что давай, а то они ее там линчуют! Давай бегом! И, может, с убийством Кулиш как-то завяжется…

* * *

Бурсевич попросил всех членов труппы собраться в одной из репетиционных, раздал всем бумагу и велел описывать подробно: кто что видел, слышал, кто откуда выходил и кто куда входил. Сам он сидел и наблюдал, чтобы никто из присутствующих не переговаривался друг с другом и не списывал, потому что возбуждение, овладевшее всеми после случившегося инцидента, перехлестывало через край и успокоиться артисты, видимо, смогут еще не скоро. А им нужны сведения достоверные, а не коллективное, так сказать, бессознательное…

— Боря, выйди на минуточку, — позвала Катя шепотом.

Борис Бурсевич окинул взглядом пишущих и не пишущих и строго сказал:

— Я вас очень попрошу, господа, никаких разговоров. Отнеситесь к происшедшему самым беспристрастным образом! Только то, что вы видели или слышали лично. Пожалуйста, предельно объективно. Нам важно установить, что случилось на самом деле.

— Так что тут случилось?! — тут же поинтересовалась и Катя, заинтригованная до крайней степени.

— Завтра у них генеральный прогон, ну, как бы настоящий спектакль, а сегодня репетиция. Сегенчук и Богомолец должны были явиться к трем часам… Ну, это неважно. Важно то, что Белько, зайдя в свою гримерку, застала там Сегенчук, которая резала ножницами ее костюмы. Белько поет главную героиню… как ее…

— Катерину Измайлову.

— Точно! Сегодня прогон должен был быть уже в костюмах, все как на премьере, короче. И эта самая Белько пришла пораньше — говорит, хотела примерить костюмы, чтобы чувствовать себя свободно. Погоди, я загляну — что они там делают… — Бурсевич приоткрыл дверь и внимательно обвел взглядом сидящих в помещении. Галдящие артисты сразу же притихли, совсем как школьники при появлении директора. — Господа, я же просил — не переговариваться! — еще раз напомнил он и закрыл дверь. — Ну, Белько зашла, ахнула — от костюмов-то одни лохмотья остались! Она сгоряча бросилась на Сегенчук, а та ударила ее. Ножницами.

— Да ты что!

— Да. Руку ей выше локтя распорола, будь здоров кровищи натекло! Ну, Белько сейчас увезли в больницу, швы накладывать. Хорошо, что она не растерялась и закричала, а то неизвестно, что Сегенчук еще натворила бы. А так на крик все и сбежались — те, кто поблизости был. Старушенция эта, Елена Николаевна, слава богу, догадалась позвонить и в «скорую», и нам. Ну, я рядом был, сразу прискакал. Ты спустись вниз, к охране, — они тебя проводят в гримерку к Сегенчук. Я велел им никого, кроме наших, не пускать. Пропуск им покажешь.

— Борь, они меня и так знают.

— Все равно покажешь. Делай как положено. Я их тут всех в строгости держу. Распустились, понимаешь… То отравление, то одна актриса другую режет! Вот тебе ключ, я ее там запер.

— Боря, а если она…

— Ну что я, Кать, правил не знаю… Я ж эту Сегенчук не одну запер — ее охранник стережет!

Кате стало стыдно. После своей оплошности она стала особенно придирчивой к себе, а теперь, выходит, и ко всем остальным? Да, обжегшись на молоке, она и на воду готова дуть. Причем на чужую! А ведь капитан Бурсевич не кто иной, как ученик ее покойного отца. Бурсевича она сама, будучи подростком, называла «дядя Боря», хотя тот был немногим старше ее.