Ядерная осень

За угол. О-ба. Тупик! – Впрыснутый адреналин стал той катапультой, что позволила ему взлететь на высокий кирпичный забор, на зависть Валерию Брумелю[30]. Вот только сумка с противогазом осталась висеть на сучке призаборного дерева. Спрыгнул. Пересекая двор, оглянулся. Собаки без видимых усилий преодолевали препятствие, и их почему-то стало не меньше, как он рассчитывал, а наоборот, больше. На бегу достал ракетницу. Взвел курок и шарахнул в самую гущу людоедов. Собачий визг резанул по ушам. Не оглядываясь, Егор побежал дальше. За спиной уже слышалось прерывистое дыхание двух десятков собачьих глоток. Силы были на исходе. Он запаниковал. Железные ворота. Открытая калитка. Вбежал, закрыл, а подпереть нечем и некогда. Бах. Саданула калитка по воротам, отброшенная мощными собачьими лапами. Он, собрав последние силы, рванулся за угол. За плечом клацнули зубы. Вбегая в гаражный бокс, Егор краем глаза увидел притормозивших собак. Задние налетали на передних, а те пятились, не желая проскочить под опускающимся сверху полотном гаражных ворот. Металлический занавес опустился, прервав еще одно кровавое действие спектакля под названием «жизнь», на самом интересном месте. Он обернулся. На него из-под покрытого синими прожилками лба смотрел мутный, выпученный глаз. Среди струпьев то ли кожи, то ли чешуи клочками торчала шерсть. Двухметровый обладатель перекошенного, с желтыми клыками и капающей слюной рта сделал шаг, взмахнув топором.

– А-а-а…

Ноги подкосились. Свет померк.

22.10.2026 г. Москва. ЮЗАО. Подземный комплекс «Раменки»

Он лежал на истрепанной шинельке, на досках нижнего яруса нар. За покрытой зеленой, облупившейся масляной краской стеной мерно гудели двигатели каких-то агрегатов.

Машинный зал, нижний уровень. Прохоров повернулся на бок. В голове кто-то яростно лупил в церковные набаты, колокола и колокольчики.

От голода. Суки! Вчера утром швырнули миску с геркулесовой бодягой, и все. Конечно, чего их кормить, если через неделю-другую сами сдохнут. Теперь-то он это точно знал. С тех пор когда их бросили сюда, до полусмерти избитых, израненных, выжил только он и еще пятеро: три офицера, техник и сержант из взвода охраны. Почему их держали здесь, на нижнем уровне подземного города «Раменки», он не знал до сих пор. То, что это «Раменки», Прохоров понял сразу – «не первый год замужем», как говорится. Потом узнал, что основную массу пленных держат, вернее, держали в бараке, в ангаре. А их здесь.

Прохоров сел. От желания есть сводило скулы. В глазах плыли, покачиваясь, радужные круги. Он опять прилег, боясь, что снова отключится. А и пусть. Вот только б не включиться обратно. А то ведь отхлестают по морде мокрой тряпкой или, еще хуже, прижгут щеку бычком, как позавчера соседу слева.

Череда событий последних недель, проплывая в затуманенном фарватере сознания, не желала выстраиваться в логическую цепочку. Память, не получая подкормки от опухшей реальности, все менее четко рисовала картинки прошлого.

Вот на пульте мигает красным, перерастая в оглушительный звон, сигнал боевой тревоги. Вот, усыпанные зелеными точками, вдруг сразу меркнут экраны мониторов, и бетонный пол убегает из-под ног. Вот в свете аварийных ламп генерал что-то орет в трубку телефона. А вот он уже лежит в луже крови, с простреленной головой. Вот он, Прохоров, в кого-то стреляет из автомата. Стреляют в него. Вот какие-то люди в камуфляже, прячась за спинами женщин и детей, входят в их бункер в Одинцово-10.

Прохоров потер виски.

Вот его несут за руки, за ноги и бросают на мотовоз. А вот и конура у машзала в «Раменках».

Хотя их и держали отдельно, но каким-то образом к ним просочились слухи о том, что пленных из бункеров РВСН и ЦУПа гоняют на поверхность, используя как одно– двух– и трехразовый тягловый скот, а затем даже не хоронят. Просто вышвыривают наружу. Вернее, там оставляют. Скоро, наверное, и их вот так вот. Бежать бы надо, только как? Вспомнилось – «куда он денется с подводной лодки».

Лязгнул засов. Пятнистые, защитного цвета брюки проследовали вдоль нар. Звякнула о бетон консервная банка, и еще что-то шлепнулось рядом. Прохоров приподнялся. На полу валялась банка из-под тушенки с остатками жира и пол плесневой буханки хлеба. Брюки и часть гимнастерки удалились, хлопнув дверью. Двенадцать пар горящих глаз смотрели на объедки.

– Слышь, Кирюх, как делить будем? – один из офицеров медленно пододвинулся к «ужину».

– Чайными ложечками, епыть, – они переглянулись.