Ядерная осень

– Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца, и третья часть луны, и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была – так, как и ночи.

Оба поисковика непроизвольно посмотрели на затянутое серой пеленой небо.

– Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы.

– Мутантов нам здесь еще не хватало, – Епифанов оглянулся по сторонам.

– И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.

– Да нет. Не мутанты это – радиация…

– Кто имеет ухо, да слышит…

– Пойдем, – Сергеев сделал еще одну попытку освободиться.

– В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них, – старуха разошлась. Ее монотонное бормотание постепенно превращалось в истошный вой. – И трупы их оставит на улице великого города… Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя… И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем… И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду…

Старуха рванула грязные лохмотья, оголив изъеденную язвами грудь, и завизжала.

– Я. Я седьмой ангел. Я видела стеклянное море… Там, – она махнула рукой в сторону северо-запада и продолжила выть.

– Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои.

Сергеев рванулся. Скрюченные пальцы скользнули по прорезиненной ткани костюма химзащиты. На несколько секунд воцарилась тишина, и поисковики зашагали прочь. Но, опомнившись, старуха засеменила за ними.

– И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час!

Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки; ибо совершил Бог суд ваш над ним.

– Пошла, пошла отсюда, – Сергеев замахнулся.

– Да. Она еще упрямее, чем предводитель тех, которые живут в торговом центре под Пушкой. – Епифанов снял с плеча незаряженный «ППШ». – Тот хоть с третьего раза понял, что от него хотят.

– Да. Ты прав. Шмальнуть, что ли, ей под ноги, – лейтенант сняв свой «калаш», передернул затвор, – может, хоть тогда отстанет.

Существо, закутанное в лохмотья, вдруг, довольно резво для старухи, отскочило метров на пять-семь. Но когда Епифанов и Сергеев, осторожно обходя завалы из машин, двинулись к Лубянке, вновь потащилось за ними – теперь уже на некотором расстоянии.

– И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его, – камень, описав дугу, стукнулся о борт тележки.

– Твою мать.

Он не до конца прикрутил фитиль свежедобытой керосинки и, сняв колпак, прикурил от еле мерцающего огонька.

– Что, не спится? – В дверях, подперев плечом косяк, стоял Сергеев.

– Да, Ленка вот на дежурстве…

– Ну что же. В наличии отсутствия сексотерапии, – лейтенант извлек из-за пазухи бутылку «Столичной», – нервишки подлечим старым добрым методом – местной анестезией.

– Откуда?

– Да вот, на вторую керосинку сменял.