Ядерные ангелы

К счастью мне не пришлось открывать рот, вода не хлынула мне в глотку. Потому что жидкий лед передо мной и меня окружавший превратился вдруг в подсоленный коктейль из крови и кусков мяса – косатку разорвало буквально в клочья, будто она накануне проглотила десяток кэгэ тротила, который наконец-то детонировал. Столько лет живу, в разных передрягах бывал, но такого еще не видел. Гибель косатки так впечатлила медведя, что он активно погреб прочь от меня, загрязняя воду продуктами своего испуга.

И впору было обрадоваться, – я все-таки утону, а не буду сожран заживо – но из «коктейля» ко мне что-то метнулось, что-то очень быстрое. Я дернулся в сторону и, закрыв глаза, отвернулся, впервые в жизни испугавшись встретить опасность лицом к лицу. Меня схватили, я заорал, забыв, что вокруг ледяная вода, что нельзя открывать рот, и внутрь меня хлынуло, заполнило меня, вмиг потяжелевшего, и тут я увидел перед собой…

Знакомое лицо.

Очень знакомое.

Такое знакомое, что я сразу понял, что душа моя отлетела-таки в мир иной. А «коктейль» – это не остатки левиафана, а то, что мною было только что. Косатка все-таки меня растерзала, и вот теперь моя ментальная суть – или попросту душа – видела случившееся как бы со стороны, если душа вообще способна видеть, глаз-то у нее нет.

Значит, загробная жизнь существует.

Я не знал, радоваться этому или нет. Уж больно много на мне тяжкого разного, что не даст воспарить к небесам. И все же меня потащило наверх, к свету…

…Судя по тому, как мне было плохо, в ад я не попал.

Так отвратительно человек может себя чувствовать только в нашем бренном мире, на Земле.

Тот, чье лицо я увидел там, под водой, участливо смотрел на меня.

Откашлявшись, я прохрипел:

– Привет, сынок. Как мама? Как сам?

Глава 7

Святилище смерти

Стены обиты досками, пол заставлен деревянными бочками.

Пахнет кедровой смолой.

К каждой бочке ведут ступеньки – деревянные, конечно, – чтобы мужчины, собравшиеся не столько для омовения, сколько для общения и поддержания корпоративного духа, смогли легко забраться в бочку, посидеть на лавке, а потом столь же легко выбраться, выпив пару токкури саке или бутылочек пива «Асахи». Отрывистыми щипками гейша, раздетая до целомудренного белья, терзает струны сямисэна, обтянутого кошачьей кожей. Черепаховым плектром-бати даже ученица-майко сумеет разделать гайдзина, прервавшего отдых почтенных господ. А уж та опытная шлюха, которой доверили услаждать слух оябуна и его приближенных, способна на нечто большее. Ронина ничуть не обманывает ее женственность. Если что, ее он вырубит первой.

– Русская баня, сауна, темаскаль[20]… Что за удовольствие – исходить потом в парном, протопленном помещении? – Ронин останавливается посреди парилки. Теперь все видят, что его куртка забрызгана кровью тех, кто мешал ему войти. И главное, он обут. – Чего люди только не придумают, чтобы не пользоваться мылом.

Ну ладно, буддисты, думает он, потому что ему опять разрешили думать. Им нельзя втирать в кожу жир убитых животных, из которого сделано мыло, а остальные? Кстати, офуро[21], куда он нынче явился, Ронину тоже не по душе.

Жир убитых животных. Убитых… С удовольствием свернул бы шею пташке, что изодрала в кровь ему плечо, но хозяин не позволяет этого сделать. Обе попытки Ронина избавиться от ненавистного пернатого не увенчались успехом. Так что пусть сидит, сволочь.

Проливая мимо керамического стаканчика саке, замирает в воздухе кувшин в руке мужчины, на коже которого не осталось свободного от татуировок места. Вакагасира[22], или кто он в иерархии клана, хотел лично поднести боссу выпивку, а Ронин своим визитом ему помешал. Что ж, извиняться однорукий не намерен.

– Я пришел говорить. – Ронину жарко в верхней одежде, но он не обращает на это внимания, ведь на плече у него сидит птица. – Хочу перетереть с боссом, дело важное.

На сей раз звук его голоса – не самый приятный звук, стоит признать – действует на ниппонцев точно команда вступить в бой. С десяток татуированных мужиков одновременно выскакивают из бочек и бросаются к презренному гайдзину.

По рангу, значит, они среди собравшихся самые что ни есть шестерки.

Ронин замирает, готовясь убить их всех.

Но оябун, седой худенький японец, как и его помощник, татуированный по самые уши драконами, змеиными телами и прочей лабудой с оскаленными мордами, взмахом руки велит своим людям не торопиться. Он уже хорошенько поддал, ему хочется позабавиться. Судя по хитринке, мелькнувшей в глазах-щелках, он узнал визитера.

Оябун говорит по-японски. Ронин не понимает. Еще не хватало знать язык тех, из-за кого он лишился руки. Прихвостни оябуна хохочут.

У одного из них, толстопузого борца сумо, в руке сам собой оказывается нож. Не иначе как в складках жира прятал. Обращаясь к Ронину, но глядя как бы мимо него, тем самым подчеркивая, что гайдзин не более чем пустое место, сумотори говорит сначала по-японски, потом по-английски и, наконец, по-русски.