Яичница из гангстеров

— Кроме того, что он восхищался прекрасными картинами и не имел абсолютно никакого таланта к живописи. — Голос у него был приятный, удивительно глубокий для такого тощего человека. Он продолжал неопределенно покачивать головой.

Официант принес заказанные напитки, и я отхлебнул бурбона.

— Как долго Лоринг посещал вашу студию?

— Н-ну, точно не скажу. Два месяца; может быть, дольше. Но я не вижу, какое отношение…

— Просто любопытство.

Он зарычал, выловил из мартини оливку и стал вращать ее на маленькой оранжевой палочке.

Я сказал:

— Мне бы хотелось взглянуть на какие-нибудь его работы. О’кэй?

— Конечно. Разумеется, он только начинал. И не очень успешно.

— Когда?

— Что — когда?

— Когда я могу посмотреть?

— Завтра. Скажем, в три или четыре.

— Скажем в четыре. — Он кивнул, и я спросил: — Насчет Лоринга. Он никогда не говорил с вами о каких-нибудь своих неприятностях? О том, что могло его беспокоить?

Филлсон покачал головой.

— Все, о чем мы с мистером Лорингом когда-либо говорили, относилось только к живописи. Его личная жизнь была абсолютно его делом. — Он резко добавил: — Сожалею, что не могу помочь вам, мистер Скотт, — и разговор наш был явно закончен. Я поблагодарил его, встал и подошел к бару.

Опрокинув еще стакан для ровного счета, я стал рассматривать помещение. В нескольких футах от конца стойки была задрапированная портьерой арка, через которую входили и уходили танцовщицы. Стены украшали фрески.

Огни пригасли и, прорезав табачный дым, луч прожектора упал на конферансье, который объявил, что представление окончено, и призвал всех и каждого, не теряя времени, пить в течение следующего часа, ха-ха. В полночь будет дано еще одно представление. С небрежным видом я прошел вдоль стойки бара и под задрапированную арку во внутреннее помещение. Никто меня не остановил.

Девушки в различных стадиях одетости — или раздетости — стояли, болтая и куря, или шныряли вокруг, и все выглядели ужасно мило и симпатично. С минуту я наблюдал, как они болтают, курят и шныряют, — особенно, шныряют, — потом остановил маленькую, живую брюнетку с золотой цепочкой на шее и в кружевном бюстгальтере, сшитом как будто из одного воображения.

— Где мне найти Вельму Вейл?

Она указала на дверь как раз против меня.

— Вон там.

— Спасибо, красавица. — Я оглядел ее. Это доставило мне удовольствие. На улице она выглядела бы отлично. Она только что закончила свое представление, состоявшее в том, что она танцевала, имея на себе не более чем пол-унции одежды. Так что сейчас она выглядела лучше, чем отлично.

Я сказал ей об этом.

В ответ она сморщила нос, но повернулась на каблучке и, пританцовывая, пошла прочь. Я проводил ее взглядом. Она открыла одну из дверей и, прежде чем войти, обернулась и посмотрела на меня. Удовольствие удовольствием, но долг — прежде всего.

Я подошел к двери в уборную Вельмы и постучал. Что-то скребло у меня в мозгу, пока я ждал, но я никак не мог поймать и определить, что это. Никакого ответа. Я постучал еще раз. Наконец я обнаглел и открыл дверь. Ничего. Серебристое платье с низким вырезом, подвешенное на плечиках, выглядело сейчас совершенно иначе; вокруг были разбросаны какие-то пустяки, предметы туалета, — но никакой Вельмы. Видимо, я слишком медлил над стаканом бурбона.

Я вернулся в бар и снова уселся на высоком стуле. За двойной порцией бурбона с водой я нажал на свои мозги, спрашивая себя, что же такое там скребло. Все, что я получил в ответ, была головная боль, поэтому я сказал себе, что этот стакан — последний, осушил его и снялся с места. Часы показывали одиннадцать-тридцать.

По пути к выходу я оглянулся на столик, за которым сидел Филлсон. Никакого Филлсона. Только официант, который вытирал стол, привычным движением похлопывая по нему полотенцем, как будто промокашкой по бумаге.

Влюбленные птички упорхнули…

Я живу в отеле, где сдаются квартиры, на Норт Россмор-стрит, всего лишь на расстоянии выстрела от Уилширского клуба, точнее — от его дорожки для гольфа. Я поставил машину за углом, поднялся на второй этаж и направился по коридору к номеру 212. Едва я вложил ключ в замок, как за моей спиной кто-то произнес:

— Шелл Скотт?

Я обернулся:

— Да?

В нескольких футах от меня стояли два человека. Один большой, с туповатым лицом, маленькими поросячьими глазками и двумя смешными шишками, похожими на верблюжьи горбы, на переносице его свернутого на сторону носа. Другой — маленький, с пушистыми светлыми волосами и красным лицом. Уши у него торчали почти под прямым углом. Оба держали правую руку в кармане. Без сомнения, пара добрых граждан.

— Что вам нужно? — спросил я тоном непринужденной беседы.

Верблюжий Нос сказал:

— Вы, Скотт, — отнюдь не светским тоном. Он вытащил из кармана руку, с усилием, словно она была тяжелой. Причиной тяжести был пистолет-автомат, 45, угнездившийся в его огромном кулаке. Он сунул пистолет обратно в карман. — Не делайте никаких неожиданных движений.

Я не стал делать никаких неожиданных движений.