«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

В том же 1839 г. обер-прокурор добился учреждения должности управляющего синодальной канцелярией, вскоре приравняв и служебное, и финансовое положение высших чиновников обер-прокуратуры к положению, существовавшему в министерствах. В итоге Синоду было предоставлено лишь одно право: «утверждать и решать те дела, в которых без него не могли обойтись, или те, которые желал ему представить обер-прокурор»[227].

Духовное ведомство, как видим, получало новые административные учреждения, которые окружали Св. Синод, в определенном смысле даже разделяя его деятельность. Очевидно, что все делалось для ужесточения контроля над Св. Синодом, так как правительство смотрело на обер-прокуратуру прежде всего «как на орган, долженствующий согласовать жизнь Церкви с жизнью государства». Соответственно, и власть обер-прокурора стала настоящей министерской властью. Еще в начале XX в. было замечено, что эта власть – не только результат поддержки «тех, от кого они были посланы» (т. е. монарха), но и плод собственной энергии обер-прокуроров, «широкого понимания своего назначения и умения понять взгляды времени»[228]. Акцентацию внимания на умении понять взгляды времени стоит отметить особо. Если вспомнить фразу Н. М. Карамзина о «единственном законодателе» и «единовластном источнике властей», то можно без особого труда сделать заключение о полном совпадении «взглядов времени» и взглядов императора Николая I, любившего дисциплину и в войсках, и в Церкви. Весьма характерна в этой связи дневниковая запись полковника Фридриха Гагерна, в 1839 г. прибывшего в Россию в свите голландского принца Александра Оранского, племянника русского императора. «Сегодня в церкви, – писал Ф. Гагерн, – мне указывали на одного генерал-адъютанта, еще молодого человека, который, как поверенный императора, заседает в Святейшем Синоде и имеет votum suspensivum[229]

, чем подавляются обыкновенно в самом зародыше все пререкания духовенства»[230]. Речь шла о Н. А. Протасове, никогда, разумеется, не заседавшем в Св. Синоде (обер-прокурор не имел права голоса и не считался присутствующим членом), но воспринимавшимся в качестве реального руководителя Церкви

[231]. В эпоху Николая I это было вполне естественно, тем более что свои полномочия обер-прокурор еще с петровских времен получал от императора, являясь его представителем в Синоде.

В связи с этим стоит задаться вопросом, насколько прочно подобные взгляды были усвоены русской религиозной традицией, иначе говоря, – как оценивали церковно-государственные отношения православные иерархи николаевского времени. Митрополит Филарет (Дроздов) никогда не забывал подчеркивать, что неограниченное самодержавие – благо и для народа, и для государства. Эта неограниченность, впрочем, в его понимании имела одно важное ограничение – истинный самодержец должен был свободно (т. е. добровольно) сдерживать собственную абсолютную власть «волею Царя Небесного, мудростью, великодушием, любовью к народу, желанием общего блага, вниманием к благому совету, уважением к законам предшественников и к своим собственным»[232]

.

Таким образом, Московский святитель видел естественное ограничение самодержавия в самом самодержце. Неумение (или нежелание) самодержца добровольно ограничить свою власть закономерно вело к деспотии, критерии которой были легко определимы. Но была еще одна проблема – это петровское синодальное наследство, сохранявшееся на протяжении XVIII века и преумноженное в эпоху Николая I. Суть проблемы подметил П. К. Иванов: вместе с наследием царства наследники Петра Великого «принимали механическое воззрение на свои отношения к Богу, как чудесные ставленники Божией благодати. Они считали себя в делах государства безответственными перед Богом, ибо верили, что Бог каким-то скрытым и чудесным образом через них осуществляет Свои помыслы о России»[233].

Активный проповедник теории государственного порядка, Николай I видел в самодержавии ценность, которая должна сохраняться для блага России – прежде всего и преимущественно. Православная Церковь воспринималась им как сила, воспитывавшая подданных в духе безусловной верности государю. Сравнение царской власти с властью Бога только укрепляло русских самодержцев в мысли о собственной религиозной значимости и способствовало перенесению религиозного восприятия со своей персоны на управляемую ими страну. Однако такое восприятие самодержавной власти было чуждо митрополиту Филарету, отказывавшемуся признать сакральность государства как такового.