Якорей не бросать

Сей Сеич тоже на пределе. По лицу его катится крупный пот. Он мог бы у врача взять освобождение от разгрузки, но человек он совестливый и не захотел, чтобы потом на него показывали пальцем. А такие могут найтись. Тот же Дворцов.

— Не робей, ребята! — подбадривает нас Шевчук, почуяв, что наступил перелом. — Впереди у нас баня и кино.

На «Балтийской славе» наш первый помощник разжился новыми фильмами, и после разгрузки будем их крутить.

Начпрод Егорыч, старый морской волк, побывавший во всяких передрягах, подыгрывает комиссару:

— Побанимся, возьмем гармошку и — к девкам в соседнюю деревню. Вот где упаримся! А тут что! Тут — семечки.

И с натугой поднимает тридцатикилограммовый короб. Старый волк тоже устал, но виду не подает. Не устали, пожалуй, только Мишель де Бре и Мартов. Молодые здоровые парни, для них разгрузка — разминка, силу показать да сноровку. Тяжелые короба сами взлетают на плечо. Силен еще и Саня Пушкин. Но этот все хитрит. Снизу старается не поднимать — больше сил надо затратить. И берет сверху. Замечаю это не только я.

— Эй, парень, — усмехается Мишель де Бре, — тебе вот оставили. По блату.

И кивает на короб в нижнем ряду, когда Саня Пушкин было взялся за короб в верхнем. Саня молча исполняет, что ему сказано. Понимает — тут на рожон не лезь, тут быстро рога обломают. Но все равно старается сачкануть, работает с прохладцей. Он поругался со старшим механиком, и тот послал его на разгрузку. «Деду» же в свою очередь влетело от капитана: «Что твои мотористы — дворяне? Почему их нет на разгрузке?»

А я — все, я, кажется, пас. Еще немного — и сдам. Поднимаю короб и вижу на нем размашистую надпись карандашом: «Эй, милок, вытри лоб!» Какой-то весельчак в рыбцехе сделал эту надпись еще месяц назад. Знал он, что такое разгрузка! Следую совету — вытираю лоб.

Что-то там на палубе заело. Груженая площадка ушла вверх, а порожняя висит над горловиной. Мы глазеем, задрав головы. Виден квадрат голубого неба. Благодать там, на палубе! А тут мороз хватает за уши.

— Эй, что там? — спрашивает Мартов.

Штурман Гена не отвечает.

— Майна строп! — кричит Эдик, и изо рта его вырывается облачко пара.

Площадка в ответ подергалась на стропах и опять замерла.

— Майна — это вниз! — насмешливо и громко, чтобы было слышно наверху, поясняет Мишель де Бре.

«Сборная Бразилии» смеется, а я лежу на коробах — хоть малость отдохнуть. Чувствую, что замерзаю. Мокрая одежда холодно прилипает к телу. Нет, тут не улежишь. Надо двигаться.

— Эй! — опять кричит вверх Мартов. — Будем работать, нет?

— Сейчас, сейчас! — наклоняется над горловиной штурман Гена. — Лебедку заело.

— Лодыри! За техникой не смотрят, — ругает механиков Саня Пушкин. — Сюда бы их! — И смолкает на полуслове — он сам из этого племени.

— Тут лучшие люди страны околевают, — поддерживает Саню начпрод Егорыч, — а они там!..

Мишель де Бре и Мартов не теряют времени даром — волтузят друг друга, греются. Шевчук подпрыгивает на месте, хлопает себя по бокам рукавицами и смеется, показывая хорошие зубы:

— Не робей, ребята! На фронте было хуже.

На фронте он не был. Он еще молод — в войну был мальчишкой, — но на партийной работе уже давно. Сначала был комсомольским вожаком, теперь вот уже несколько лет ходит в море первым помощником капитана. Всегда веселый, общительный. Если чего не знает, спросит, посоветуется, не чинится. Матросы его любят.

— Бр-р-р! — вздрагивает Егорыч. — Сейчас бы гармошку — да плясовую врезать.

— Берегись! — раздается голос штурмана Гены, и в горловину спускается площадка.

— Проснулись, — ворчит Сей Сеич, с трудом поднимаясь с коробов. Он, как и я, выдохся.

Площадка не доходит на метр до палубы и опять зависает.

— Майна! Майна! — кричим все разом.

Площадка дергается и идет вверх.

— Майна — это вниз! — опять поясняет Мишель де Бре. — Вира — это вверх.

— Сено с соломой путают, — усмехается Мартов.

Наконец площадка грохает рядом с нами.

— Работай! — бодро кричит штурман Гена, и обветренное лицо его темнеет на ослепительно голубом квадрате неба.

Мы опять забегали. И, надо сказать, с удовольствием. Потому что во время передышки закоченели.

Снова бешеный ритм, и снова через час я выдохся. С каждой минутой короба становятся все тяжелее и тяжелее. Или мне такие попадаются? Уже не я короб тащу, а он меня. Хоть бы опять там с лебедкой что-нибудь стряслось. И чего ворчали, когда замерзали? Попрыгал на месте, похлопал себя рукавицами по бокам — и хорош! Нет, вопили: «Околеваем!» Зато теперь вот тепло, жарко Даже.

Лебедка работает отлично, и сверху безостановочно слышен клич ухмана:

— Работай!

«Работаем, работаем, не ори там, побереги голосовые связки!» От нас пар идет, горячий пот заливает лицо и тут же застывает, ноги дрожат от напряжения.