Яков. Воспоминания (СИ)

— Да нет! — рассерженно ответила она. — Боюсь, что осознанно. И знаете что? Уезжайте Вы! И Нину свою с собой забирайте. Я отсюда никуда не уеду! И сейчас тоже Вы уходите! Потому что я сюда первая пришла. Уходите!

Она уже не могла скрыть слезы, они текли по щекам.

— Вы меня никогда не простите? — сделал я еще одну попытку.

— Никогда! — несмотря на слезы, подбородок вздернулся в знакомом упрямом жесте.

У меня не было иного выбора, оставалось только уйти. Я не мог смотреть на ее слезы, а она не позволила бы себя утешить. Не знаю уж, каким образом ко всему, чем я ее обидел, Анна Викторовна приплела еще и Нежинскую, но это было не важно. А важно лишь то, что я причинил ей слишком сильную боль для того, чтобы у меня остался хоть малейший шанс на прощение.

Что ж, так тому и быть. Я не хочу, чтобы она плакала, а тем более, из-за меня. Раз она не хочет меня видеть, значит, я постараюсь исполнить это ее желание. Я уехал бы из Затонска, если бы мог. Но поскольку это невозможно, остается лишь постараться не попадаться Анне Викторовне на пути.

Я решительно развернулся и быстрым шагом пошел прочь, не оборачиваясь.

====== Четырнадцатая новелла. Куафер. ======

И снова потекли дни за днями, постепенно превращая весну в лето. Я в полноте отдался работе, запретив себе думать и чувствовать. И даже во сне воспоминания почти перестали тревожить меня. Впрочем, возможно, я просто мало спал. Я работал, работал и работал, превратив свою жизнь в череду повторяющихся действий, призвав на помощь всю свою самодисциплину.

Иногда я встречался с Нежинской. После того нашего ночного возвращения из усадьбы Брауна, Нина сочла наши с нею отношения восстановленными. Я не разуверял ее. Кроме того, я надеялся, что увлеченная мной, она оставит в покое англичанина. Поэтому я не сопротивлялся, когда она приглашала меня поужинать вместе. Однажды мы и вовсе провели вместе целый день, отправившись верхом за город.

После этих встреч оставалось ощущение горечи и отвращения к самому себе, но я отбрасывал его, не желая замечать. Полагаю, подсознательно я пытался наказать себя, измаравшись как можно сильнее, чтобы даже мыслей о светлом и чистом не могло возникнуть в моей голове. В конце концов, работа превыше всего. И было правильнее для дела держать Нежинскую ближе к себе, чтобы иметь возможность некоторого контроля, а иногда и получения сведений.

Так, именно во время верховой нашей прогулки, я узнал, что князь Разумовский оформил опеку над Элис Лоуренс и поселил ее в своем доме. Это было тревожно, но не слишком. Разум Элис спал беспробудным сном, и от доктора Милца, который принимал в ней участие по просьбе Анны Викторовны, я знал, что надежд на выздоровление крайне мало, если не сказать, вовсе никаких. Зато интерес князя к Элис ясно говорил, что синяя тетрадь была им все же не уничтожена. Иначе зачем ему могла понадобиться несчастная девушка, кроме как для расшифровки этих данных. Видимо, в тех стихах был скрыт не только компромат на самого Разумовского, но и еще какие-то важные сведения. И пока тетрадь цела, у меня оставалась надежда рано или поздно ее заполучить.

Выполняя желание Анны Викторовны не видеть меня, я старался не бывать в тех местах, где мы могли встретиться. Видимо, эти старания были взаимными, потому что даже случайных столкновений на улице, вполне возможных в маленьком Затонске, не происходило. Наверное, я все делал правильно, потому что даже судьба согласилась со мной, не подбрасывая мне ни единого дела, которое могло бы вызвать у Анны Викторовны желание помочь кому-либо и привело бы ее в управление полиции. Постепенно я привык не прислушиваться к шагам в коридоре, не вздрагивать, когда открывается дверь кабинета. Лишь от великого собирателя сплетен Коробейникова я узнавал порой какие-либо новости о ней, но и эти разговоры старался прекратить поскорее.

Но именно эти сплетни кое-что сообщили мне о посетителе, явившемся в один из дней в мой кабинет. Поручик Иван Шумский, молодой человек из хорошей семьи, рано потерявший родных, но делающий прекрасную военную карьеру. Поговаривали, у него были блестящие перспективы. Шумский приехал в Затонск по поводу болезни госпожи Ивановой-Сокольской, которая в свое время приняла в нем большое участие после смерти его родителей и помогла получить образование, послав мальчика в кадетское училище. Сама Екатерина Федоровна была в дружеских отношениях с семейством Мироновых, и поручик, со слов всезнающего Коробейникова, был принят в их доме и рассматривался Марией Тимофеевной как весьма перспективная партия для дочери. К сожалению, госпожа Иванова-Сокольская скончалась вчера после весьма непродолжительной болезни. И вот теперь господин поручик, именовавший ее не иначе, как тетушкой и благодетельницей, сидел в моем кабинете и пытался доказать мне, что эта смерть не была случайной. Зачем ему это было нужно, в расчете ли на наследство или просто от горя потери, я не знал. Да и разбираться не хотел. В данном случае я не видел состава преступления, а следовательно, и повода открывать дело.