Яков. Воспоминания (СИ)

Ждать и в самом деле пришлось долго. Я привычно сохранял спокойствие, а вот мои спутники, менее опытные в подобных делах, начинали терять терпение.

— Видать, не придет он сегодня, — сказал Ефимка, в который раз выглядывая в дырку в заборе, за которым мы притаились.

— Так ты ж говорил, он каждый вечер приходит, — попенял я ему.

— А сегодня не пришел, — озлился вор, — я что, секретарь ему?

— Ну, а нам что? — возмутился в ответ Коробейников, — каждый день ходить, что ли, сюда?

— Вся ночь впереди, — утешил я их обоих.

— Ну отпустите меня, Яков Платоныч! — заныл Ефимка жалостливо.

— Может, правда в другой день придем? — поддержал его Коробейников.

— Тихо! — шепотом прикрикнул я на обоих, заслышав приближающиеся шаги.

— Это он! — прошипел Ефимка, приникнув к щели. — Точно, он, Холодный!

Холодный уже почти подошел к дому Митрича, когда его кто-то окликнул, и в поле нашего наблюдения появился еще один персонаж. Этого я узнал сразу. У Анны Викторовны и в самом деле талант.

— Барин! — изумленно прошептал Ефимка.

Я проверил револьвер, готовясь осторожно выйти из укрытия и взять сразу обоих. Но в этот момент разговор между двумя бандитами перерос в свару, Холодный заорал на Барина, угрожая оружием.

— Брось револьвер! — крикнул я ему, выбегая из-за забора.

Он выстрелил навскидку в мою сторону, заставляя нас с Коробейниковым залечь, потом еще раз — в сторону Барина. Тот упал, нелепо взмахнув руками. Ну да, странно, если бы Холодный в него промазал, с трех-то шагов.

— Стой! — заорал Антон Андреич, стреляя Холодному вслед.

— Не стрелять! Брать его живым, — приказал я. И добавил тише: — Дайте ему уйти.

— Да как же?! — не понял мой помощник.

— Погоняйте его и отпустите, — пояснил я. — А главное, проследите за ним!

Сам я бросился к Барину, надеясь, что Холодный все же его только ранил. Брачный аферист еще дышал и был в сознании, но понятно было с первого взгляда, что жить ему осталось считанные минуты.

— Ты его в гостинице видел? — встряхнул я Барина. — Холодного?

Он кивнул, не в силах ответить.

— Скажи, это он поручика убил? — спросил я его.

Барин попытался что-то сказать, но только захрипел и вдруг тяжело обвис у меня на руках, стекленея взглядом. Мертв. Очень жаль. Он бы мне весьма пригодился, как свидетель. Зато, если я правильно разобрался в хитросплетениях этого дела, Лидия Колчина только что стала вдовой.

На следующий день хоронили поручика Кожина. Хоронили за оградой кладбища, как и положено для самоубийц. В последний путь Кожина провожали два офицера его полка, Евгения Львова, да Анна Викторовна Миронова. Я тоже хотел присутствовать на похоронах, из следственных, разумеется, соображений, но задержался и приехал, когда могилу уже закопали. Офицеры, видимо, приятели покойного, шли уже к дороге. А вот Евгения Львова вела себя весьма странно. Отойдя к самой ограде кладбища, она как бы вела с кем-то оживленный разговор, жестикулируя, будто что-то рассказывала, объясняла… Вот только рядом с нею не было никого. Анна Викторовна стояла чуть в стороне, наблюдая за этим действом.

— Анна Викторовна! — окликнул я ее. — Простите, что опоздал.

Она взяла меня за плечо, разворачивая так, чтобы я не мог видеть Львову.

— Что это с ней? — спросил я встревожено.

Нежный палец прижался к моим губам, призывая к молчанию.

— Не мешайте, — строго сказала мне Анна, даже не заметив, кажется, своего жеста.

Я же, несмотря на ситуацию, все еще ощущал ее прикосновение. Подобные жесты, часто ею даже не замечаемые, были особенно дороги мне, потому что говорили о ее ко мне доверии. И каждый раз меня окутывала нежность, которую было трудно сдержать.

— Помешалась с горя? — спросил я, понизив голос.

— Она говорит с женихом и братом, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, то есть я посоветовала ей выговориться, как если бы она говорила с ними. Ей нужно дать выход чувствам.

— Я понимаю, — кивнул я. — Когда же она наговорится?

— Не мешайте ей! — шикнула на меня Анна Викторовна.

— Да нет, я не мешаю, — сказал я, внимательно вглядываясь в ее лицо.

Похороны, конечно, всегда неприятное действо, но Анна выглядела сегодня как-то особенно расстроенной.

— Просто она очень многое не успела сказать им при жизни, — сказала она грустно.

Я оглянулся на Львову, говорившую без остановки, с катящимися по лицу слезами.

— По-моему, слишком многое не успела сказать, — согласился я.

— Должно быть, это тяжело, — все также печально произнесла Анна Викторовна.

— Вы знаете, Вы слишком близко все принимаете к сердцу, — сказал я ей, желая утешить хоть сколько-нибудь. — Это же не Ваша история.

— Не моя, — согласилась Анна. — Но я просто подумала о своей. О нашей с Вами истории.

Я замер, боясь отвести от нее взгляд, даже вдохнуть боясь. Нашей истории? Нашей?!

— Мне так много хочется Вам сказать, — продолжила Анна взволнованно. — Но я почему-то никогда не могу этого сделать.

Она поежилась, будто замерзла под теплым летним солнцем.

— То, что Вы видели в кафе, — сказал я вдруг, сам не знаю, зачем, — это совершенно ничего не значит. Это был ее жест. Я…