Яма слепых. Белая стена. Рассказы

Если бы Диого Релвас приехал в поселок днем раньше или несколькими часами позже — кто знает? — возможно, маляр Норберто и поднялся бы перед ним с кепкой в руке, чтобы, услышав приказ землевладельца и почтя его за честь, оказать ему эту услугу — принести газеты.

Однако в тот жаркий день, ничем не примечательный среди прочих, этот человек самым неожиданным образом перевернул и мою жизнь. Кому довелось бы увидеть Норберто, уже пораженного болезнью, утратившего подвижность, ослабевшего, почти не способного держать в руках малярную кисть, вряд ли мог предположить, что благодаря его гордости и мужеству, хотя их и родило разочарование, наш могущественный сеньор будет выброшен из седла.

Возможно, в тот самый момент маляр Норберто, унаследовавший ярость не одного поколения, жившего в страхе, был действительно побужден к действию борьбой землекопов за Ассоциацию, но он явился тем — это точно, — кто ускорил освобождение нашей смелости, что находилась в заточении. Сами того не ожидая, мы вдруг освободились от рекрутского, разъедающего душу страха, родились для радости, для смеха над мифами. Ведь нет ничего более полезного и нужного для тех, кто всю жизнь был обижен и жил в страхе, как получить возможность смеяться.

И в этом до грубости безжалостном смехе смешивались — да и нужно ли было их разделять? — слезы, пролитые от радости, и слезы, пролитые от горя, так как и те и другие необходимы были людям, которые столько страдали.

БЕЛАЯ СТЕНА

(роман)

I

Все многочисленнее становится кружок зевак у входа в кафе: здесь щеголеватые участники сельской корриды — боя бычков-первогодков — и землевладельцы; сюда подходят бродяги, чистильщики сапог, продавцы лотерейных билетов; и почти все они молчат, кто от изумления, кто от зависти, в глазах у всех возбуждение, а иногда взгляд становится отсутствующим: человек дал волю воображению. Чудится ему, наверное, что мчится он по шоссе и рядом с ним еще кто-то — кто-то такой, в чьем обществе ему никогда не бывать; сидят себе в двух глубоких черных кожаных креслах без ножек, а между креслами, около рычага переключения скоростей, — никелированная пепельница.

Удивляются, перешептываются, сблизив головы, кивают в знак согласия либо бросают ругательство, одни остаются, другие отходят медленно — то ли ошарашены, то ли двигаться лень. Сколько может стоить такая машина? Триста конто, а то и больше, объясняет чей-то равнодушный голос.

Тому, кто подходит узнать, почему собрались люди, почти не разглядеть низкой автомашины, прижавшейся к земле.

Сила ощущается в точных очертаниях кузова, надежно прикрывающего чуткий и мощный механизм, мгновенно реагирующий на прихоти и рефлексы того, кто будет им управлять. Автомашина похожа на чудовищную рыбину с полуоткрытой пастью и фасеточными глазами на крыльях. Она матово-свинцового цвета, без наглого блеска, свойственного машинам нуворишей; покрышки широкие, прочные, они придают еще больше устойчивости и мощи всему корпусу, которому нипочем безумие самых головокружительных поворотов.

Похоже, это какой-то прожорливый зверь, созданный для того, чтобы поглощать время и пространство.

Антонио Менданья, дон Антонио де Фаррагудо, женатый на одной из дочерей Руя Диого Релваса, сидит за рулем машины особого образца, выписанной из Италии. Удачный год — от пробки доход, никаких забот. Приехал в городок себя показать в очередном приступе бахвальства, успел потщеславиться ревом мотора на всех главных улицах, а теперь машина красуется у входа в кафе, где обычно выставляется на всеобщее обозрение все новое и дорогостоящее.