Янтарная комната

— Тихо. Тихо надо. Прошу разойтись, — твердил полицейский. — Разберемся.

Адель оторвалась от окна. Лицо теперь у нее было бледное, испуганное и усталое.

— Они идут сюда, Макс, — прошептала она.

— Ну и что?..

Адель зябко закуталась в халат и вяло опустилась на стул.

Полицейский и двое штатских вошли прямо в спальню.

— Прошу встать и одеться, — сказал полицейский.

Человек под одеялом усмехнулся. Адель рывком сбросила на пол одеяло. Полицейский вздрогнул и переступил с ноги на ногу. Штатские растерянно переглянулись. На кровати лежал безрукий инвалид. Что-то жуткое было в его фигуре, завернутой в безукоризненно чистое белье… Он очень напоминал статую. Бледное, с бескровными губами и холодными глазами лицо, тонкое, как ствол, туловище с обрезанными плечами и длинные жилистые ноги с плоскими ступнями. Человек вдруг закашлял. И туловище заходило, словно на шарнирах, а ступни ног застучали по спинке кровати, как деревянные. Полицейский солидно нагнулся, поднял одеяло и аккуратно Покрыл им безрукое туловище…

Допрос был коротким.

— Как вас зовут?

— Макс Оссе.

— А вас?

— Адель.

— Жена?

— Да.

— Свидетельство о браке?

— Потеряно.

— Когда поженились?

— О, это длинная и забавная история, — усмехнулся безрукий. — Были знакомы, потом любили. Потом война и прочее. Все перемешалось. В сутолоке внезапно потерялись…

— А потом?..

— А потом… — Он бросил на Адель жесткий взгляд. Та опустила голову. — Как видите, она снова со мной. И опять счастливы.

Полицейский подошел к шкафу и распахнул дверцы. Среди костюмов висел голубой мундир с серебристыми погонами.

— Осторожней, не запачкай мой мундир, — предупредил Макс.

Один из штатских прикусил губу. Другой — смотрел в окно, затем, обернувшись, резко спросил:

— Скажите, знаком ли вам Карл Шульц?.. — Помолчав, добавил: — И Антон Штрейтвизер?..

Безрукий передернул обрубками плеч:

— Может быть, и знакомы… Какое это имеет отношение ко мне?

— Они члены «немецкой имперской партии», замешаны в антиконституционных действиях.

— Чепуха, — нахмурился Макс. — Наша партия, в отличие от коммунистов, на легальном положении.

Полицейский, взглянул на штатских, потом, на Макса и, вздохнув, протянул ему бумагу:

— Распишитесь.

Макс высоко поднял ногу с плоской, как доска, ступней.

— Какой прикажете? Правой? — Он поднял ногу и протянул ее в сторону штатских: — А хотите, могу и левой!..

— Извините, — смешался полицейский и растерянно повертел в руках листок бумаги.

— Такие вещи не забывают. В другом случае я бы вас ударил… — стальным голосом отчеканил Макс. — Адель, распишись там, — равнодушно добавил он и отвернулся.

Они ушли…

Макс все еще лежал лицом к стене. Адель нервно вышагивал по спальне.

— Макс, — наконец осмелилась спросить она. — Они могут арестовать нас?

— Черта с два, — пробурчал Макс. — Это будет полнейшим нарушением демократии Федеративной Республики Германии. Успокойся, детка. Дай мне сигарету.

Адель наклонилась, подавая ему дымящуюся сигарету. Макс сжал зубами сигарету и уткнул ее в шею женщины. Адель дернулась в сторону, на глазах ее блеснули слезы.

— Что, больно? — прищурясь, спросил Макс. — А мне разве не было больно, когда вы, как вонючие крысы, бежали из лагеря?.. Помнишь?

* * *

Я тоже помню! Я был не только очевидцем, но и участником тех событий, о которых хочу рассказать. В эти дни, когда в Западной Германии вновь подняли головы недобитые гитлеровцы, когда опять начали они бряцать оружием, мне особенно ярко вспоминаются картины прошлого, и все пережитое встает перед глазами во всех подробностях.

Концлагерь… Узкая, темная, как труба, комната мастерской бытового обслуживания, вся завалена рамами и колесами от старых велосипедов, патефонами, электроплитками, кусками жести, мотками проволоки, фанерой и прочим хламом. На стене — часы. Бесшумно и медленно качается маятник. На столе — радиоприемник. Около него — седенький, щуплый австриец Лемке и русский майор Новодаров. Они напряженно к чему-то прислушиваются. Одежда на них полосатая, с черными номерами и знаками. Головы от лба до затылка прострижены дорожкой.

Лемке смотрит на часы. Стрелки показывают ровно девять.

Мусс опять запаздывает. Это хорошо. Как пала Вена, он ходит, словно пришибленный…

— Да и все они, как волки… Думают об одном: как бы унести ноги, — говорит Новодаров.

С улицы в открытую форточку голос скрипки неожиданно доносит вальс Штрауса «Над прекрасным голубым Дунаем».

Лицо Лемке оживляется:

— Адам подает сигнал!..

Новодаров прикрывает форточку. Лемке осторожно включает радиоприемник, насмешливо качает головой:

— На двенадцатом году каторги я впервые «удостоен такой высокой чести» — ремонтировать приемник самому коменданту герру штурмбанфюреру Штофхену…

— Стоп! Москва… — Новодаров припадает к динамику. Он медленно поворачивает регулятор, и комнату наполняет уже другая музыка.

С боями взяли город Познань,Город весь прошли.На последней улице название прочли:— На Берлин!

С шумом падает в углу лист фанеры. Новодаров и Лемке резко оборачиваются. С пистолетом стоит эсэсовец Мусс:

— Руки вверх!