Янтарная комната

- Хорошо, - ответил я.

Хибарку я едва нашел в темноте. Штора светомаскировки плотно закрывала единственное оконце.

Ничего не изменилось внутри - те же рекламные плакаты: лампочки «Осрам», автомашины «мерседес» - и среди них пестрядь дорожных знаков, пособие для водителя в Германии. Откупоренная бутылка шнапса красовалась на столе. Старшина, видимо, уже хлебнул из нее. Он волновался. Со стуком положил вилки, взрезал банку со шпротами, неуклюже искромсав крышку.

- По маленькой, а? - Он поднял бутылку, поболтал. - Не желаете?

- После, - сказал я.

- Ладно. - Он отодвинул все локтем, сел рядом, подался ко мне.

Я ждал.

- Молодой, вы, - протянул он. - Молодо-ой. Не жили еще совсем, по сути. Вы простите.

- Пожалуйста, - сказал я.

- А я только вам хочу сказать. Вам первому. - Он утюжил кулаком клеенку на столе. - Почему? Сам не пойму. С вами вот легче как-то.

Некоторое время он молчал, словно поглощенный созерцанием узора на клеенке, потом встал, откинул занавеску, снял что-то с полки, звякнув посудой.

На столе заблестело кольцо. Гладкое, массивное кольцо, должно быть золотое. Мне хотелось слушать Лыткина, и я не мог понять, при чем тут кольцо.

Лыткин засмеялся, подбросил кольцо на ладони, подал мне:

- На, лейтенант, подержи!

Это еще что!

- Во сколько ценишь? - Он смеялся, совал мне кольцо. Кровь прилила к моим щекам. Я резко отвел его руку.

- Откуда у вас? - спросил я строго.

Он осекся.

- Простите, - выдавил он. - Вы решили - Лыткин вор. Да? Правильно? Нет, я не вор. Я был вором… Подождите, сейчас… Вот еще одна вещь.

Квадратная серая коробочка появилась на столе. Внутри на малиновом бархате переливался мелкими водянисто-светлыми камешками полумесяц. Голубые и желтые огоньки теплились в этих камешках.

- Тоже оттуда, - услышал я. - От Штабеля.

Несколько дней назад мы расчищали квартиру Штаубена, полуразрушенную, заваленную обломками, Штаубен - солдаты переиначили фамилию на «Штабель» - был одно время старшим хранителем музея в Орденском замке. Адрес нам Дал Людвиг фон Шехт. Он рассчитывал обнаружить трофейные ценности. Но мы напрасно трудились там, Штаубен жил скромно.

- Нет, Лыткин не вор, - повторил старшина. - Как вы прикажете, так и сделаю. Желаете, вам подарю, чтобы вам лучше устроиться на гражданке. А в чем дело! - Он повел плечом, увидев мой протестующий жест. - Вещи не наши, фрицевские, хозяин помре, как говорится… Находка, счастье! Не для меня только. Мне-то как раз и нельзя их иметь. Не поняли?

- Пока нет, - сказал я.

- Майор вам ничего обо мне?.. - Хороший он мужик, Бакулин, а с вами легче мне. Не знаете, стало быть? Не знаете, как я в армию попал? Из тюрьмы! Я два раза сидел. - Он заговорил быстро, с гримасой, словно старался скорее выложить все, сбросить с языка эти нелегкие слова: - За растрату попал. В торговой сети я служил до войны, в Ростове. Была у меня фантазия - сто тысяч иметь. Вам смешно? Ни больше ни меньше - сто тысяч. Цифра очень веская. Сто тысяч. Дико для вас? Да?

Да, пожалуй, дико. Я никогда не мечтал иметь сто тысяч. На что мне столько!

- На войне все это вроде сошло. Война - она как баня. Пар у нее горячий, до костей прошибает. На автобазе я ни в чем не замечен, начальство мое вам подтвердит, если нужно. И вот - вышел же случай!..

«У него план тайников! - подумал я. - План, который был у Бинемана. Артиллеристы - те, что наткнулись на «оппель» с мертвым Бинеманом, - взяли его бумаги и вручили старшине…» Такая мысль и прежде приходила мне в голову. Но нет, все оказалось проще.

- Помните, встретил я вас и Порфирия Степановича на этой как ее… на улице Мольтке, что ли…

Лыткин не соврал тогда, он действительно ходил по дворам в поисках заброшенных гаражей, собирал запасные части. О сокровищах, скрытых в Кенигсберге, понятия не имел, пока не разговорился со Сторицыным. И тут неожиданно вернулась старая болезнь.

- Сосет и сосет, будто пьяницу к водке тянет. Миллионы лежат! Сам себя казню; есть же, размышляю, люди, которым это золото, допустим, или деньги - без вреда, занозой не впивается. Взять лейтенанта нашего! Тогда я нарочно с вами речь затеял, увериться хотел. Видишь, говорю я себе, не все такие, как ты. Не все!

Я слушал старшину потрясенный. Никогда еще взрослый человек, старше меня годами, не открывал мне так свою душу, с такой жестокой, режущей прямотой.