Янтарная ночь

Янтарная Ночь почувствовал себя уносимым безвозвратно. — «Розелен, Розелен, — позвал он шепотом, — не умирай… не умирай, я тебя умоляю!..» Но пепельный блеск глаз Розелена уже начал тускнеть, и Янтарная Ночь увидел, как его отражение медленно погружается в ил, скользит к зияющей дыре зрачка. Он сжимал голову умирающего в своих ладонях, цеплялся за нее. «Розелен, Розелен, я тебя умоляю… не оставляй меня одного, не уходи вот так… не уходи с этим отражением в твоих глазах… Розелен, спаси меня…» Он еще захотел сказать ему: «Не уноси мою душу в твою смерть, спаси нас обоих! Оживи, верни мне эту душу, которую крадешь у меня…» Хотел сказать еще какие-то нелепые слова, смысл которых пока совершенно ускользал, но чья сила терзала его, словно когтями. И утирал его залитый потом лоб, совершенно мокрые веки. И вдруг принялся облизывать.

Лизал ему лицо, глаза, набухшие от слез и ужаса, склеенные сахаром губы. Пытался прокусить эту толстенную корку, образованную растаявшей карамелью, разбить ее, освободить рот, вернуть ему дыхание и речь. Хотел его слышать — слышать, как он скажет ему: прощаю тебя.

Ему удалось разломать сахарную корку, и в тот же миг он почувствовал на губах Розелена легчайшее дыхание, колебавшееся у краев узкой щели, касаясь его собственного рта. Но это слабое дыхание стало тотчас же затухать. Затухать в самом соприкосновении их губ. Отхлынуло вспять, потом тихо угасло. И так же померкло его отражение в свинцово-серых глазах Розелена. Янтарная Ночь успел увидеть, как его крохотный портрет кружится и тонет в зрачке, словно падая на дно колодца.

Он почувствовал, как голова Розелена налилась безжизненной тяжестью в его руках, как заледенел пот. Тогда он опять стал тереться лицом о его наполовину спеленатое лицо, облизывать ему веки и губы, смешивая липкость сахара с соленым вкусом слез и пота. И кусал эти опутывавшие его льняные ленты, раздирал их зубами и стонал. Ибо теперь он мог только стонать, словно все в его рту — слова, крики, вопросы, оклики — тоже растаяло, словно сахар — густой, горячий, смешанный с солью. Это и был вкус его души, потерянной как раз в тот миг, когда он ее обнаружил — вязкий, едкий, вызывающий безмерную жажду. Сахар и соль.

Поезд мчался. Через приоткрытое окно в купе проникали запахи весны и, казалось, оживляли настроение пассажиров, распаковывавших снедь; некоторые до блеска натирали яблоки о рукав, прежде чем впиться зубами в их сочную плоть. Янтарная Ночь — Огненный Ветер не чувствовал ничего, не испытывал ни голода, ни желания. Его рот был иссушен терпким вкусом соли, обжигающим вкусом сахара. Вкусом насилия. Его рот еще крепче, чем глаза, хранил память.

Осталась только память тела. Животная память, память чувств, память страсти. И в его теле с обнаженными чувствами, в этой плоти настороженного зверя появилось нечто нежданное, еще непостижимое для его рассудка, нечто совершенно несообразное — груз души.

Но все грузы перемешались в нем, и все памяти, и все вкусы. Груз души и тела вперемешку, памяти глаз, губ и кожи. Соль и сахар, сгущенные до предела, до неутолимой жажды. До муки мученической. Груз других людей одной глыбой, и — противовесом всей этой темной, жуткой тяжести — груз кроткого тела Терезы.

Тереза. Он провел с ней только одну ночь, но этой ночи было достаточно, чтобы все в нем перевернулось. Навсегда. Он знал, что нескоро сможет прикоснуться к другому женскому телу, но знал также, что не увидит ее уже никогда. Она сделала то, чего до нее не делал никто другой — вывернула ему тело, как перчатку из плоти, вырвала его из него самого. Открыла ему иное наслаждение. Через нее он погрузился в ночь плоти. В самую глубь. В изначальную тьму тела.

Он так терся лицом о лицо Розелена, так отчаянно вылизывал это залитое слезами, потом и растаявшим сахаром лицо, что в конце концов отполировал его, как камень. Тогда он отвернулся от стола, где лежала мумия с отмытым лицом, с очищенными губами, и бежал оттуда, где ни пространство, ни время больше не существовали. Убегая, подобрал Розеленов пиджак, брошенный на пол среди прочей одежды. Когда дверь хлопнула за Янтарной Ночью — Огненным Ветром, остальные, до этого момента державшиеся лишь как зрители, опомнились, и Юрбен желчно заявил: «Пеньель меня разочаровал! В сущности, они с этим пентюхом друг друга стоили. Но теперь покончим с этим, надо как можно скорее избавиться от трупа». — «Точно, — поддакнула Злыдня, — вечеринка закончена. Неплохо бы убрать со стола. Десерт съеден, так что выбросьте остатки». «Остатками» занялись Юрбен и двое других гостей. Ночью они отвезли тело подмастерья подальше от Парижа, в сторону Ножана, и бросили в воды Сены, позаботившись нагрузить его тяжелыми камнями, чтобы оно как можно дольше продержалось на дне реки. Но из предосторожности предварительно раздробили челюстные кости и все зубы, чтобы труп не могли опознать, даже если обнаружат через много лет.