Янтарная ночь

Игла шьет и посвистывает. Теперь она сшивает их губы. Но из-под губ, покрасневших от крови, доносится стон. Глухая жалоба их уст. «Never, never. Хочу стать всадником. Хочу стать твоим любовником, хочу стать твоей любовницей. Never-ceasing, never-failing».[28] Игла колет их поцелуи, разрывает. Немного крови проступает капельками на их губах и кристаллы соли усыпают звездами их веки.

Ветер унес большое зеленое покрывало; нет больше моря, оно хлопает в небе, словно тяжелая мокрая ткань. Собаки с рыбьими головами — восхитительными головами в серебристой чешуе с бесконечными радужными переливами, ходят на двух лапах, прямо, будто люди, и толкают тачки. Их сотни, быть может, тысячи, идущих чередой по пустынному пляжу. По несуразному пляжу, лишившемуся моря. Их тачки полны конфет. Зеленой и фиолетовой леденцовой карамели.

Песок, точнее соль, медленно засыпает двойное тело единоутробных любовников, строит над ними мавзолей. Соль-песок приобретает оттенок пепла и начинает светиться.

Собаки с рыбьими головами исчезли, осталась только одна, огромная. У нее лоснящееся тело крупной борзой, светло-серой масти. Она стоит на лапах очень прямо, вытянувшись в струнку. Делает на пробу несколько танцевальных па, подпрыгивает все выше и выше. Ее гибкость удивительна. Ритм все ускоряется.

Борзая с рыбьей головой лежит у подножья песчаного мавзолея цвета пепла и соли. Тихонько издает долгий, очень мелодичный и легкий стон. Песок обрушивается, рассыпается. Двойное тело любовников — брата и сестры, сшитых кожа к коже, появляется снова; в разметавшихся волосах девушки прилипшие карамельки. Поцелуи ее брата. Они спят, единоутробные любовники, висок к виску, на их потрескавшихся губах одна и та же чуть напряженная улыбка. Улыбка усталости. Пес опрокинулся на бок. Теперь у него лицо Розелена. «Я хочу быть твоим другом», — говорит он на одном дыхании. И дрожит, дрожит…

Он вздрогнул и проснулся. Его только что ударили по лбу, прямо во сне. Стукнули в висок. Он встал с колотящимся сердцем, совершенно сбитый с толку, не совсем понимая, где находится. В дверь продолжали стучать — было что-то терпеливое и упрямое в том, как повторяются удары. День снаружи начинал клониться к закату.

На пороге стояла Тереза. Без багажа. Едва он открыл, она бросила на него пронзительный, очень зеленый и сумрачный взгляд из-под белокурой челки, закрывающей лоб. Она не протянула ему руки, даже не поздоровалась. Только спросила: «Где Розелен?» чуть глуховатым голосом, который, казалось, еще долго раскатывался в тишине после того, как она умолкла. А он, еще весь под впечатлением своего сна, ответил, неопределенно махнув рукой на уровне лица. — «Там… и он дрожит, дрожит…» — «Да вы же сами дрожите!» — заметила она. И он медленно попятился в комнату, прижав руки к туловищу, широко раскрыв затуманенные сном глаза и дико уставившись на молодую белокурую женщину, стоящую в дверном проеме.

Она переступила порог, закрыла дверь и подошла к Янтарной Ночи — Огненному Ветру. Шаги девушки по полу отдавались у него в голове, в сердце. Она шагала у него в теле. «Ах! — воскликнул он тихо, — у вас зеленые туфли, на высоком каблуке!..» Тереза остановилась посреди комнаты и удивленно посмотрела на свои ноги. «Ну да, почему это вас удивляет? Вы никогда не видели зеленые лодочки? Это подарок Розелена, он прислал их этой зимой. Я их все время ношу, они мне очень нравятся». На ней была шелковисто-серая складчатая юбка из легкой ткани и хлопчатобумажная светло-зеленая жакетка; плечи покрывал платок с серыми и розовыми цветами. Волосы были стянуты узлом, в ушах качались две изящных сережки. Но еще замечательнее, чем темно-зеленые глаза, был ее рот — строгий и широкий, словно рана.

Она говорила. Много. О Розелене, об острове, где знала его ребенком, о дружбе меж ними, не угасшей даже несмотря на расстояние, на несходство их жизней. Говорила и о себе, но мало. О своих долгих скитаниях, о неустроенной жизни, лишь недавно ставшей оседлой. В Невере.

Она ни разу не задала вопроса: «Где Розелен?», словно сразу же поняла. Поняла, что Розелена нет нигде, нигде в этом мире; что отныне он только в них. В ней, в подруге, которая всегда любила его, как старшая сестра, и в этом человеке с золотой искрой в янтарных глазах, любившем его, как безумный убийца. Ибо это она тоже почувствовала: что именно Янтарная Ночь — Огненный Ветер изгнал Розелена из этого мира, и что изгоняя его, сам пропал. И что позвал ее к себе на помощь — на помощь убийце, подавленному ужасом собственного преступления. Она не возмущалась, не пыталась даже узнать, что же произошло, как, почему. Для этого было уже слишком поздно. Единственное, что имело значение, это спасти память о Розелене — не просто воспоминание, формальное и пустое, но настоящую память, навсегда заполненную присутствием того, кто ушел из жизни. Все это она чувствовала очень смутно, но с огромной силой.