Янтарное зеркало

И ей вспомнился день, когда они встретились впервые, на съезде композиторов. Она — пианистка — знала и любила его музыку, а в тот раз увидела и его самого. Было немало дружеских встреч и бесед, ее взгляд часто останавливался на его огромной фигуре, светловолосой голове, на его глазах, в которых то открывались взору, то меркли ослепительные глубины. Но ей почему-то не нравился его громкий, почти грубый смех. На одном из собраний, где ему пришлось исполнять свои произведения, он неожиданно подошел к ней и коротко, почти повелительно сказал:

— Выйдем в сад!

Они вдвоем вышли в сад, где смешивались запахи сосен, моря и первой сирени. Стоя с ним рядом, растерянная, она подняла глаза к звездному небу. Их разговор о музыке оборвался.

Внезапно он воскликнул:

— Как хорошо ты сейчас посмотрела! Какая странная близость!

Тогда она взглянула на него: даже пуговицы его костюма и маленькие пуговички на его манжетах показались ей близкими и знакомыми, словно были частью ее самой.

Они гуляли по саду, и уже побледнело небо, когда остановились они у ворот около цветущего куста сирени. Он нагнул ветку и стряхнул росу на ее волосы, потом наклонился и поцеловал ее посеребренные виски, как будто знал, почему так рано выбелила их снегом смерть, война, гибель всех близких. Ей показалось, что он поцеловал ее судьбу. И он сказал:

— Я приеду к тебе, моя девочка.

Но прошло лето, в муках отпылали и погасли цветы, — он не приехал. Она не хотела вспоминать об этой встрече, потому что его слова могли быть обыкновенной шуткой, — но, сама себя ненавидя, каждый миг думала о нем,

безнадежно, со страхом. Только на концертах встречалась она с душой его музыки.

Потом с группой солистов поехала она в Москву, чтобы аккомпанировать им. Концерты продолжались неделю. Все время она боялась, что где-то увидит или встретит его, но этого не случилось. За день до отъезда ее охватило непреодолимое желание услышать его голос. Она решила позвонить ему, а самой не отвечать.

Она подняла трубку и набрала номер. Чистый и бодрый, невероятно близкий, отозвался в телефоне его голос:

— Да.

И тогда губы ее разомкнулись и она назвала себя. Невыразимое удивление послышалось в его словах:

— Этого не может быть!

И она с бесконечной радостью ощутила, что и он думал о ней с той же тоскливой безнадежностью, думал, что никогда уже не бывать их встрече. Почему?

Они сразу же условились, что встретятся на главном почтамте, а потом он покажет ей Химки. И вот она, дрожа, вошла в огромное здание почты, земля качалась под ее ногами.

А затем в дверях показалась его огромная фигура, и возвышаясь над всеми, стала приближаться к ней его светловолосая голова, его синие ослепительные глаза.

Когда он подошел, она заметила, что в его светлых волосах поблескивают белые нити.

Они обедали. И словно не веря самим себе, смотрели друг на друга.

Он воскликнул:

— Этого не может, не может быть!

Она ответила:

— Это чудо.

И рассказывала, как нестерпимо, будто чудовищное пламя, цвели этим летом розы в Кемери. Его лицо преобразилось. Всю боль ее любви почувствовал он в этом рассказе о розах.

Потом они уехали в Химки, где она еще никогда не бывала. Они бродили вдоль воды и деревьев. Она не представляла себе, что мир может быть таким! Впервые она ощутила единую жизнь деревьев, воды и облаков. Она больше не чувствовала себя одинокой. День был властным и ярким.

Он сказал:

— Как все заликовало во мне, когда я узнал

твой голос! Я знаю, в тот раз мне надо было остаться, либо приехать к тебе.

Но неожиданно глаза его жестко сверкнули. И снова женщину ранил громкий, чуть ли не грубый смех мужчины, столь не соответствующий его душе и его музыке. Не пьяница ли он? Так говорили люди. В выражении его лица появилось что-то непонятное:

— Да, теперь я уже не хорош, но если бы ты меня видела в молодости, когда я босиком ходил в сельскую библиотеку, влюбился в библиотекаршу и женился, как бы ты меня тогда любила!

Они опустились на траву. Она видела совсем близко от себя его большую, сильную и теплую руку. Усталая, она сама прижалась к ней щекой и на миг растворилась в его силе, в которую словно вливались эти далекие воды, эти бегущие облака, что-то теплое и невыразимо живое.

И он прошептал почти беззвучно:

— Ты очень одинока?

— Да, — ответила она столь же неслышно.

Она думала в этот миг не о той жизни,

которая протекала на людях, а о своем пустом доме, и ей казалось ненужным рассказывать о

своих потерях, потому что он и так ощущал их. Ей казалось, что он знает обо всем, что отняли у нее война, смерть, разочарования и несчастья, он ничего не спрашивал о ее жизни, о том, кто она такая, кто ее родные.

Они долго лежали так, понимая друг друга без слов, потом вдруг совсем другим голосом он стал рассказывать о своей маленькой дочурке, которая будит его по утрам, напевая песенку о том, что пора отцу идти по грибы в рощу березовую.

С невиданной силой рвалась из его слов и голоса любовь к этому ребенку, и ей казалось, что она слышит неумирающие, народные интонации его музыки.

Ощутив эту любовь, она воскликнула:

— Как счастлива твоя дочурка!