Янтарные глаза

— Через две недели начинаются каникулы — все, что он произносит вслух.

— Я заметил. У меня тоже,— заверяет его отец.— Зато мне не придется контролировать, до которого часа у тебя уроки. Другой вариант: шесть недель ты будешь учить тексты в удвоенном объеме…

«Что не слишком-то отличается от домашнего ареста,— с отвращением думает Лукас.— Еще и голова будет гудеть как барабан ню-метал-группы. Классные каникулы».

— А третий? — спрашивает он, хотя уже знает.

В конце концов, третий вариант — это его единственная надежда.

— Как я уже говорил, мы решим это по-ссенски. А это означает, что третий вариант придумаешь ты сам. В течение завтрашнего дня я ожидаю твое предложение по поводу соответствующего наказания. Лишь одно, полное и окончательное, в письменном виде, чтобы не возникло сомнений. Шесть недель — не обязательно. Сопоставимость — да.

Лукас знает, как работает закрытый аукцион: слишком низкая ставка останется без внимания и ее не спасут дополнения и улучшения. А если она будет принята… После принятия одолеют мысли, что ставка была слишком высока, и аукционер окажется в проигрыше дважды, ведь сам ее назначил. Таково ссенское милосердие.

Сон как рукой сняло — каждая встреча с Джайлзом Хильдебрандтом у любого вызовет прилив адреналина на неделю вперед. И, конечно, он совершенно не удивлен. Лукас давно ожидал, что отец однажды придет к этому, и имел в запасе встречное предложение. Он быстро обдумывает, удастся ли что-то выиграть, если выдать его уже сейчас, без времени на размышления. Это будет как признание в том, что он знал, что делал, но если он успеет подать свое предложение устно, то затем сможет креативно обработать по реакции отца. И наоборот — если отец вынудит на самом деле что-то написать, то ничего поделать он уже не сможет.

— Не стоит ждать до завтра,— уверенно говорит он.— Я подумал, что…

— Нет, Лукас,— мгновенно перебивает его отец.— Ни слова!

Он осматривает сына, и на его лице появляется язвительная улыбка.

— Похвально, что совесть заставила тебя заранее задуматься о наказании, но я не хочу ничего слышать. Будь добр, напиши на бумаге.

Нет, Джайлза Хильдебрандта невозможно было обыграть. Теперь, конечно, Лукас признавал, что отец имел на это право, но в нем все равно еще отдавались эмоции: гудящий гнев и щепотка сдавливающего страха при мысли о том, что он тогда придумал. Конечно, он не в первый раз за свое детство оказался в подобной ситуации. И в его предложениях можно было четко выделить принцип, к которому он тяготел всю жизнь: быстро, остро и чисто. Так он и выбирал: лучше боль, чем продолжительные запреты, ведь боль не длится так долго. «Золотые времена,— подумал Лукас.— Когда я верил, что это взаимо­исключающие вещи».