Японская цивилизация

Тысячный год рассматривается еще и сегодня как золотой век классической прозы. На фоне грубости и вульгарности трудной повседневной жизни аристократия жила при дворе, куда стекались богатства и таланты, вела беззаботное существование, хотя и там бывали печали, и предавалась искусствам. Этот пышный эстетизм, церемониальная строгость дворянских обычаев, смягченная многочисленными любовными интригами, и были описаны в замечательной «Повести о принце Гэндзи» (Гэндзи-моногатари) придворной дамой Мурасаки Сикибу. К этому же направлению принадлежат и «Пробуждение среди ночи» (Ёха-но нэдзами), и «Повести о вице-канцлере Амамацу» (Хамамацу тюнагон-моногатари), и «Если бы я только смог изменить» (Торикэбая-моногатари

). Японский язык, прославленный гением женщин, во власти которых он оказался, стал отточенным классическим языком. Он далеко ушел от старой «Повести о рубщике бамбука» (Такэтори-моногатари), сказки о феях, считающейся одной из древнейших форм моногатари.

Таким образом, развивавшийся и совершенствующийся благодаря сентиментальной и очаровательной повествовательной литературе, японский язык становился образцовым и изысканным, превратился в язык общения, язык тайных сердечных признаний, язык мимолетных чувств, который создал «сочинения, написанные движением кончика кисти» (дзуйхицу), личные дневники, которые были литературно оформлены в более или менее романизированном виде (никки). Отражая свое время, эти произведения дают верное представление об эпохе воинственного феодализма, передают горечь Камо-но Нагаакира (1115–1216), известного под именем Тёмэй, удалившегося от мира и ставшего отшельником (в это время он писал «Записки из кельи» —

Ходзёки),

и гуманизм Ёсида Кэко (1282–1350), чьи «Речи об утраченном времени» (Цурэгура гуса), составленные с 1324 по 1331 год, — это воспоминания о большом опыте бывшего чиновника, ставшего буддийским монахом. Опыт состоял в умении избежать политических интриг и распрей, которые свирепствовали внутри сёгуната так же, как и в императорской семье. Блестящий, тонко разработанный стиль этих авторов несет в себе восприятие жизни, умудренное опытом, углубленное размышлениями, и это его отличие от легкой и несколько поверхностной живости писательниц, которые (и именно они) первыми сделали модным этот жанр в эпоху Хэйан. Пример этого мы находим в «Записках у изголовья» (Макура-но соси) СэйСёнагон, придворной дамы, родившейся около 964 года. Наряду с описанием времен года и некоторых церемоний появляются описания очаровательных явлений, приятных, печальных, утомительных или вызывающих отвращение. Автор позволяет себе уноситься вдаль музыкой языка и биением своего сердца.

Весною — рассвет.

Все белые края гор слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Летом — ночь.

Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светлячка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя — необыкновенно красиво.

Осенью — сумерки.

Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, — какое грустное очарование! <…>

Зимой — раннее утро.

Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, — так и чувствуешь зиму! <…>

(Сэй Сёнагон. Заметки у изголовья).[86]