Ярославичи

Его посуда, простая и дешевая, заполнила рынок. Теперь она антикварная редкость. А тогда была массовой продукцией. Масло Коровкина по всей России пошло. Красивые этикетки, особая посуда, прозрачность, запах какой. Фирменные магазины во всех приволжских городах пооткрывал. Деловит был, ничего не скажешь. Сохранились письма Ухтомского, крупного русского ученого, академика-физиолога. Он писал, что в Рыбинске ему в руки попали старые записные книжки купцов, ездивших в Питер с хлебом и другими товарами. Иные встречались с Петром и оставили свои заметки о нем. Это были крепкие, писал Ухтомский, наблюдательные, подчас выдающиеся по уму люди. Коровкин был одним из таких. Один из его бывших заводов и пришлось возглавлять Осипову.

— Так, значит, вы маслобой? Как там у Маяковского в «Лучшем стихе» говорится?

— Да. Я не помню всего стихотворения, но есть там такие строки: «Рукоплещи, ярославец, маслобой и текстильщик...» Маслобой, — повторил Осипов. — Завод-то я принял, а время было послевоенное, урожаи льна резко упали. Сырья не хватало. Пытались мы одно время на сое работать, тоже не получилось. Чтобы занять людей, стали мы в свободные помещенья завозить новое оборудование, выпускать детали для сельскохозяйственных машин и автомобилей из пластмассы. Освоили некоторые бытовые товары, а потом вообще на эту продукцию целиком перешли, и нынче она занимает немалое место.

Мы снова шли в залы, рассматривали макеты судов, выпускаемых заводами имени Володарского, дорожных машин.

— Заметьте, — говорил Осипов, — все катки для дорожных работ делают наши рыбинцы. продаем их пятидесяти странам...

Задержались у модели лунохода.

— Сконструирован в мастерских школы-интерната № 2 его воспитанниками. Это уже не страны, а другие планеты. — Осипов явно гордился. Да и как не гордиться — сколько всего производит этот бурно растущий город! (Недаром он довольно часто упоминался в военных дневниках Ф. Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии.

Рыбинск бомбили но время войны. Рыбинск боролся, работал для фронта, давал прибежище людям, выгнанным из родных селений войной)...

Одним из любимых мест летнего отдыха рыбинцев стал парк, протянувшийся вдоль Волги по набережной, о которой еще в годы второй пятилетки журналист писал, что она «завалена хламом».

Здесь, среди тесноты еще молодых, но уже крепко укоренившихся берез, лип и кленов, густым зеленым пологом раскинувших свои кроны, высятся серебристые, трепещущие листвой тополя.

В центре парка огромная круглая клумба, на которой работницы в темных халатах меняют отцветшие весенние цветы на новые, летние. Садовники, щелкая большими ножницами, подстригают кусты акаций, боярышника, жимолости.

Мария Петровна Лукашова недавно приехала с мужем из Ленинграда, где окончила в техникуме факультет озеленения. Там работала тоже в парке, отмеченном бронзовой медалью ВДНХ. Ей кажется здешний парк не очень организованным, стихийным. Возможно, по сравнению с ленинградскими это и так, там парки возникли вместе с городом, они давно накопили традиции, опыт. А рыбинскому приволжскому всего лишь пятнадцать лет. Он полон свежести, дыхания Волги, над простором которой плывут серебристо-серые облака, клокастые, хаотичные, в то же время подчиненные единому ритму движения. В просветах чисто, светло голубеет небо, будто искренним голубым своим взглядом, полным доброты, благородства, приглядывает за крепнущим, преодолевающим трудности и препятствия городом.

Стремительно несутся коричневато-серебристые волжские воды, подгоняемые ветром, шумящим в пушистых кронах деревьев, уносят корабли и лодки по шири реки. Ветер взъерошивает Волгу, закручивает на ней белые гребешки, и от этого рождается ощущение силы, скрытой в этой могучей реке.

Именно здесь, в городе, в его молодом, укоренившемся парке я почувствовала с особенной силой ту природную стать волгарей, которые и ловили рыбу, и тянули баржи с хлебом, и создали этот крупный центр тяжелой индустрии, шумливый и деловой, предприятия которого уже давно завоевали себе мировую славу.

Город все растет, вбирает в себя тысячи новых жизней, принимающих волжский заряд энергии, веками прославленную волжскую удаль, и они оставляют свою печать не только на его внешности, но и на лицах, характерах людей, в которых угадываются характеры предков.

Так снова я вернулась к «Бурлаку», живущему в городе вместе с нынешним поколением, но теперь уже видела, знала ту силу, таящуюся в образа труженика, отдыхающего как бы для новых свершений.

Простившись с ним, я направлялась к другому памятнику, соразмерному месту его воцарения, найденному после долгих раздумий, исторических и творческих поисков скульптором, юность которого была связана с волжским бассейном. Выросший на берегах Оки, он постиг не только умом, а всем своим существом художника образ, запечатленный им в монументе «Волга».

Монумент на Волге

«Метеор» завыл моторами, напрягся и, как бы приподнявшись на цыпочки, подобно бегуну, взял старт и ринулся вниз по течению.