Ярославичи

— Шалугин Артем Васильевич, в этом цехе десять лет. — И уже с оттенком рабочего превосходства: — А всего на шинном больше двадцати. Так что скоро на пенсию.

— Не рановато ли? — На вид ему было не более сорока двух-трех лет.

— Никак не рано. Нам здесь положена пенсия на десять лет раньше, чем всем остальным. Красавицы наши дамы как книжку в собесе получат, так замуж выходят. А что? Невесты с приданым. Да, да. Не верите? Спросите ну вот хотя бы у Любы. Ну как, Любаш, просветишь товарища? Да ты не смущайся, — осклабился он и пошел на скамеечку у стены, где сидели, покуривая, его коллеги.

Люба, Любовь Афанасьева, контролер ОТК, отвлекшись на минуту, тряхнула кудряшками, подтвердила: да, действительно женщины, проработавшие в цехе не менее семи лет, получают пенсию в сорок пять лет. Хоть и считается производство их вредным, но за здоровьем рабочих следят врачи. Есть свой профилакторий, дома отдыха, если требуется кому, дают в санаторий путевку. Разговаривая со мной, она доставала пинцетиком из формочки пробу, измеряла ее, определяла прочность и качество работы тех, кто находился с ней рядом. Сама же она окончила восемь классов, пошла в специальное училище, а после сюда. В общем-то ей здесь нравится. Люди хорошие.

— А клубы спортивные есть? — Я вспомнила свой любимый зал на Обводном канале, где проводила тогда большую часть свободного времени.

— И стадион есть, и бассейн, и в клубе спортзал...

— Сама-то увлекаешься спортом?

Люба неопределенно кивнула, сосредоточилась, взвешивая пробу, отключившись от того, что происходило вокруг.

Наконец-то я добралась до кабинета Ивана Григорьевича Бычека, начальника цеха, того, где работал Жуков. Не застала Бычека — болен был. Принял меня его заместитель, Валерий Иванович Новогран, бледнолицый, с быстрыми, даже какими-то нервными жестами, человек лет тридцати восьми-сорока. Поговорили вначале о том о сем, о Ярославле, в котором сам он, костромич по рождению, любит больше всего свою Волгу, за ее просторы и величие, и красоту. Отпуск он проводит с семьей в тех низинных местах, которые всем известны с детства.

— Помните стихотворение Некрасова, посвященное русским детям: Дедушка Мазай и зайцы». Строки там есть: «Дети, я вам расскажу про Мазая. Каждое лето домой приезжая, я по неделе гощу у него. Нравится мне деревенька его...» Вот и мне нравится этот низинный край, разливы большие, редкие деревеньки. Простор, — говорил Новогран.

Я спросила о том, что касается непосредственно шинного, о переменах, которые произошли в их цехе за последние несколько лет. Валерий Иванович, пытливо взглядывая на меня, стараясь определить, что именно мне хочется от него услышать, медлил с ответом.

— Говорят, что цех из отстающих вышел на одно из передовых на заводе мест? Как это могло случиться, расскажите? — уточнила я тему беседы.

И опять он ответил не сразу. На этот раз его отвлек телефонный звонок, который дал мне возможность вглядеться в его лицо.

Взгляд светлых глаз Новограна с черными точками зрачков был проницателен и серьезен. Когда он улыбался, вокруг рта углублялись складки, открывались крупные зубы с золотыми коронками, лицо слегка румянилось, молодело. Когда о чем-то задумывался, тепло уходило из роговицы, она стыла, крылья небольшого острого носа слегка подрагивали, на высокий, открытый лоб ложилась печать озабоченности. Становилось особенно отчетливо видно, что человек этот весь во власти производственных ритмов, это чувствовалось и в его быстрой речи, и во взгляде, выжидательно-оценивающем, как бы устремленном на того, кто находился на другом конце провода.

— Верно говорят, — ответил он, наконец, положив трубку. — И заслуга в этом главным образом Бычека. Коллектива тоже, конечно, но как бы это сказать... — Новогран поиграл карандашом. — Коллектив был и до него, но как-то деформировался, подразболтался... Ведь что произошло, — Новогран как-то решительно отбросил карандаш. — Там, в Барнауле, откуда Иван Григорьевич приехал к нам, он оставил налаженное дело, сложившийся коллектив. А у нас в семьдесят восьмом году его ожидало... Да... — Он побарабанил пальцами по крышке стола, и этот жест выразительно показал, что ожидало нового начальника цеха на ярославском шинном. — Стремления, увы, не всегда приводят к желаемым результатам. Бывают топтания, спады, порой не зависящие от усилий и здорового коллектива.

Замкнувшись на минуту и как бы подыскивая точные выражения, Валерий Иванович спросил, приподняв густые брови, выцветшие от рыжины:

— Как сделать из сложного, разнохарактерного сообщества людей крепкий, работоспособный коллектив? Не об отдельных, заметьте, работниках идет речь, а о коллективе.

Подумав, он стал уточнять: