Ярость

Конечно же, в прокуратуре имелась специальная машинка для уничтожения документов, но обычный мусор, собранный под рабочими столами, то есть, огрызки, банки из-под колы, бумажные салфетки, использованные в качестве носового платка, смятые заметки и рабочие протоколы допросов долбаных жертв домашнего насилия — все это попадало в самый обычный контейнер, который, наверняка, опорожняли или к вечеру, или рано утром.

Шацкий стоял посреди одинаковых черных мешков, сверху завязанных на одинаковые узлы, и размышлял над тем: а имеется ли какой-нибудь способ, узнать среди них нужный. По объему? Вчера он кинул туда несколько бумаг, пустую бутылку из-под томатного сока и коробочку из-под деревенского сыра.

Он ощупал несколько мешков. В одном почувствовал небольшую бутылку. Он разорвал мешок и осторожно заглянул вовнутрь. Чекушка «Ржаной» — любопытно.

Отложил.

Тут он нащупал очередную бутылку. Он поднял мешок, который, да, сверху был завязан, зато снизу разорван. На брюки сначала выпала бутылка из-под энергетического напитка, затем не до конца — к сожалению — съеденный йогурт, потом фильтр, забитый кофейной гущей, затем громадная клякс чего-то, выглядящего словно сперма, но оказавшегося всего лишь майонезом, когда, в конце концов, изнутри выпали остатки треугольного бутерброда из тех, что продают на бензозаправках. Бутерброд отскочил от брюк и высадился на туфлях, понятное дело, майонезом вниз.

Шацкий громко и гадко выругался, подумав, что коллеги по прокуратуре должны получше заботиться о собственном питании.

— А ну пиздуй отсюда, а не то вызову полицию!

Шацкий вздрогнул, слыша эти слова чуть ли не под самым ухом. Он повернулся к охраннику, который, должно быть, увидал его похождения на мониторе в дежурке, а теперь прибыл навести порядок.

— Пан прокурор? А что вы здесь делаете?

— Процессуальный эксперимент.

Охранника, похоже, это не убедило. Он стоял и подозрительно поглядывал на Шацкого.

— Так я могу вернуться к своей работе? — тот указал на разложенную у его ног смесь пищевых отходов, словно то были материалы по крайне важному делу.

— Ну да, конечно, — неуверенно буркнул охранник. — Приятного дня, пан прокурор.

Бдительный мужчина вернулся в помещение, а Шацкий вернулся к ощупыванию мешков. Из интересных вещей он обнаружил еще молитвенник и бело-зеленый шарфик AZS Ольштын. Все это уже начинало его небезопасно втягивать, когда, наконец-то, не напал на свой томатный сок, и тут сердце забилось живей. В коробочек от деревенского сыра его ожидал протокол допроса, свернутый в элегантный шарик.

10

Он проехал мимо парочки, прогуливавшейся с покрытым грязью лабрадором, и после очередных нескольких сотен метров поездки по чему-то, что должно было служить трассой для квадроциклов, обнаружил дом с номером семнадцать, табличка была стилизована под парижскую, с зеленой рамочкой. В полукруглом поле сверху шла надпись: «Авеню Рувна».

Прокурор Теодор Шацкий переставил рукоять коробки скоростей в положение «стоянка», но двигатель не выключил. Во-первых, ему не хотелось выходить в страну льда и грязи, а во-вторых, следовало подумать над тем, а что сказать. Прежде всего, что скажет, если в доме женщина вместе с мужем, или же если в доме один только муж. «Простите, буду чрезмерно обязан, если вы передадите своей преследуемой жене информацию о том, как следует оформить синюю карту».

Он вздохнул и поглядел в сторону дома. Свет горел в кухне и в спальне наверху. После этого Шацкий выключил двигатель и вышел из автомобиля, пришлось схватиться за дверь, чтобы не поскользнуться на том чем-то, что здесь называли улицей Рувней.

Шацкий позвонил.

Тишина.

Шацкий подождал, снова позвонил. Постоял несколько минут; подумал, а вдруг она переодевает ребенка или укладывает к дневному сну.

Прокурор прошелся вдоль ограды, поднялся на цыпочки, заглянул в кухню. Холодильник был широко распахнут, были видны уложенные внутри параллелепипеды масла, творожки, детские йогурты в ярких чашечках. Шацкий заметил, что бордюр нижней полки с одной стороны оборван, он висел на ручке словно сломанная рука.

Шацкий почувствовал беспокойство. И хотя знал, что это иррационально, и что через пару минут придется смущенно перед кем-то извиняться, он вскарабкался на забор, неуклюже спрыгнул с другой стороны. Он уже не стал звонить или стучать, сразу же рванул дверную ручку на себя. Дверь была открыта. Тогда он вошел в маленькую прихожую, не спеша приоткрыл дверь в холл.

Воняло горелым.

— Э-эй! Па-ани? Это я, прокурор…

Он замолчал, увидав засохшие следы маленьких ножек на полу. Маленьких ножек, оставивших следы чего-то розового, что это могло быть… Йогурт? Клубничное молоко?

— Мы вчера разговаривали вчера, — громко произнес Шацкий, открывая двери. — Вы меня слышите?

Он неуверенно пошел в сторону кухни и салона, каждая клеточка его тела вопила, что что-то здесь ну совсем не так.

И так оно и было.