Ярость

— Давайте я подойду к этому по-другому. Он не желает с вами общаться. Если бы хотел, наверняка бы нашел какой-то способ. Ведь можно написать на листке, настучать что-то на мобильном телефоне. Предварительно можно заявить еще и то, что нежелание общения с его стороны является результатом сознательного решения, а не болезненного состояния. Но даже если бы он захотел с вами пообщаться, вербально он сделать бы этого не мог. Поскольку его речевой аппарат не столько был ликвидирован, сколько разорен.

— Какие элементы конкретно? — спросил Фальк.

— Если конкретно: все. Нужно будет сделать УЗИ и провести магниторезонансные исследования, чтобы надлежащим образом оценить масштабы разрушений, но сама я ничего подобного раньше никогда не видела. Выбитые и разбитые зубы, практически оторванный язык, голосовые связки — в клочья.

— Сорваны?

— Вы уж простите, но прокурор просто обязан иметь какие-то знания по анатомии. Голосовые связки — это не струны, которые можно сорвать, они представляют собой размещенные в гортани тонкие мышцы, они немного похожи на срамные губы. Их легко повредить, потому природа их хорошенько спрятала.

Шацкий поглядел на Фалька. У него были вопросы, но он посчитал, что выступает в роли патрона, и что асессор сам должен задавать вопросы в своем следствии.

— А у вас имеются какие-нибудь теории относительно того, каким образом появились такие ранения?

— Я много езжу на велосипеде, — сказала врач, и Шацкий подумал, что, возможно, это физические упражнения являются источником ее спокойствия, — и частенько останавливаюсь перед переходами. Понятно, это же Ольштын, вечно красный свет. И чтобы не сходить с велосипеда, я хватаюсь такой бело-красный столбик, который устанавливают перед переходами. И это было моей первой мыслью, когда я заглянула в горло этого человека. Что кто-то взял такой вот металлический столбик и его этим вот столбиком, прошу прощение за выражение, орально изнасиловал.

Все молчали. За окнами кабинет Земсты было уже темно, за мрачным пятном парка Шацкий видел огни в окнах дома радио, в котором утром давал интервью. Он узнал здание по характерным — очень узким и высоким — окнам.

— А возможно ли такое, чтобы он сделал это сам? — спросил Фальк. — Устроил себе увечье, поскольку пожелал наказать себя за то, что делал своей жене. Я видел разные вещи, на которые толкали людей угрызения совести.

— Я уже сотни раз повторяла различным людям, но повторю и вам: у домашних насильников нет угрызений совести, поскольку в их мире эти деяния не являются плохими. Они применяют собственное священное право на наведение дисциплинарного порядка, на воспитание, на наказание, на то, чтобы призывать к порядку. Они управляют своими двуногими недвижимостями таким образом, который посчитают самым правильным. Как правило, они этим горды, так что нет и речи об угрызениях совести или о стыде. Понятное дело, некоторые держат где-то в сознании то, что мир окончательно пошел псу под хвост, и что за побои жены могут быть неприятности. Но это ничего не меняет, просто теперь они бьют так, чтобы не было следов, или физическое насилие заменяют на психическое, вместо побоев устраивая сеансы унижения. Понятно?

Мужчины кивнули.

— Здесь срабатывает специфический механизм дегуманизации. Я не люблю сравнивать какие-либо явления с нацизмом, так как всегда это окончательный аргумент, но как и дискриминация национальных меньшинств, так и являющийся основой для домашнего насилия сексизм всегда назначен для системного насилия, разрешенного в результате идеологической пропаганды. Немцы, убивая евреев, никакого убийства не совершали, поскольку евреи не были людьми, а всего лишь евреями. Их научили этому и освободили от ответственности. Виновные в домашнем насилии тоже научены тому, что женщины — это не люди, а некий подвид, и представители этого вот подвида являются их собственностью. Потому, как психиатр, я гарантирую вам, что ни о каком самоувечии здесь не может быть и речи. Но даже если бы мы приняли фантастическое предположение, что это все он сделал себе сам, то сомневаюсь, чтобы он сделал сам себе перевязку.

— Перевязку? Вы же говорили, что у него все время кровотечение.

— Ну да, кровотечение имеется, кровь собирается и в легких, но по сравнению с масштабом поражений — это мелочь, порез. Ваш клиент не истек кровью до смерти, поскольку все наиболее важные сосуды были сшиты. Возможно, и не настолько профессионально, чтобы автора швов сразу же устроить в клинику пластической хирургии, но экзамен в институте засчитать можно.

9

Шесть часов вечера.

Он вошел в дом, повесил пальто и, к сожалению, в ноздри не проник запах горячих блюд. Шацкий направился в кухню и выкопал в холодильнике пакет томатного сока. Потряс. Полный или почти полный. Черт, он не помнил, открывал его или нет.

Теодор поставил стакан на столешницу и отвернул пробку, под ней цвела пушистая белая плесень. Выходит, открывал.

Он вылил сок в раковину, налил себе воды и уселся за кухонным столом.