Язык милосердия. Воспоминания медсестры

Шерил пришла на похороны отца. Она стоит позади остальных, около двери, в стороне от друзей и родственников покойного, стараясь вести себя ненавязчиво и уважительно. Я стою впереди и обнимаю маму, рядом плачут дети, но даже отсюда я вижу, что лицо Шерил залито слезами.

Мой брат благодарит Шерил, произнося прощальную речь.

– Она помогла моему отцу умереть, не потеряв достоинства, без боли – именно так, как он хотел. Она помогла ему добраться до хосписа в тот тяжелый день, когда маме это было так нужно. Она заставила его поехать туда, пообещав, что во время обхода он получит виски. И он его получил. Она была на связи каждый раз, когда я писал ей из Лондона – и днем, и ночью, и вышла на работу в свой выходной, когда узнала, что конец близок. Разумеется, она вела себя профессионально. Но на самом деле она сделала для нас гораздо больше. Для моей семьи она была медсестрой. Для моего отца она была другом. Она его любила. И отец ее тоже любил.

Когда настает моя очередь говорить, я встаю и чувствую, что у меня подкашиваются колени. Я с трудом добираюсь до кафедры, стараясь не смотреть на маму и не думать о том, как выглядит тело отца, лежащее в гробу за моей спиной. Я умею находить слова, но сегодня мне нечего сказать. Вместо этого я зачитываю слова отца – написанный им самим текст, который мне помогла найти Шерил. Она поддерживала его в обдумывании похорон, принятии решения о том, чего он хочет. Маме она тоже помогла все спланировать. Шерил сказала ей, что официально ее намерение развеять прах отца над морем, скорее всего, потребует специального разрешения, но тогда мама рассказала ей о местном дюжем рыбаке, у которого была лодка и полностью отсутствовало уважение к правилам. «Такой человек пришелся бы Иану по душе», – ответила Шерил.

Я не смотрю на маму, пока читаю слова отца. Но мельком бросаю взгляд на лицо Шерил. Я не знаю, смогу ли говорить. У меня в горле стоит ком. Но ее едва заметный кивок придает мне сил, я держу листок перед собой, выпрямляю спину и вслух читаю:

– «Единственное, что имеет значение, – это любовь. И я сейчас имею в виду и себя, и вас: это любовь, которую вы делите с женой или мужем, с возлюбленным, с сыном или дочерью, ну и, возможно, самая драгоценная любовь – та, которую вы испытываете к своим внукам. Я имею в виду любовь столь глубокую, что вы готовы отдать жизнь, лишь бы сохранить ее. Любовь столь возвышенную, что она помогает вам краем глаза увидеть рай, и вы начинаете в него верить. Может быть, некоторые из вас его уже видели. Может быть, некоторым из вас повезло так же сильно, как и мне. Это все, что я хочу сказать. Влюбляйтесь. Это единственное, что в конечном счете имеет значение. Любите друг друга».

11

«Пусть гневом встретит старость свой конец»[27]

Истинным мерилом любого общества является то, как оно относится к своим самым слабым представителям.

Приписывается Махатме Ганди

Смерть – не всегда худший исход. Многим из нас выпадет ужасная доля прожить долгую жизнь и страдать от жестокости в старости. Все мы однажды умрем от какой-нибудь болезни или, по крайней мере, сначала состаримся. Мы можем лишь надеяться на то, что те, кто будет о нас заботиться, отнесутся к нам с добротой, сочувствием и самоотверженностью. Но можно ли привить эти качества? Присущи ли они человеку по природе или преходящи?

С тех пор как Дарвин заявил, что нравственность предшествовала религии, альтруизм изучался учеными, теологами, математиками, сторонниками теории эволюции и даже политиками, но истоки человеческой доброты все еще остаются загадкой. Сам Дарвин признавал, что теория о выживании наиболее приспособленных, вероятно, предполагает также выживание добрейших. Чтобы цивилизация была сильной и имела шансы на выживание, ее представители должны проявлять коллективную доброту – жертвовать личными интересами ради общего благополучия группы. В дальнейшем ученый и журналист Джордж Р. Прайс составил уравнение, доказывающее, что самоотверженность является составляющей более масштабной стратегии выживания, а альтруизм сам по себе является вовсе не проявлением бескорыстия и нравственности, а скорее эгоизма и наследственности. Он никак не мог смириться с этой мыслью. Ему хотелось верить, что человек добр по природе, что в нас изначально заложено благое. Прайс посвятил остаток жизни борьбе за общественную справедливость и бескорыстным и добрым делам, а затем, в конце концов, покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе артерию, почти так же, как пытался сделать Дерек. Он так и не смог постичь сути этого мира.