Ибн-Сина (Авиценна)

Что касается Фомы Аквинского, то относительно арабо-мусульманских влияний на его творчество обычно говорится, что в физике он больше вдохновлялся Аверроэсом, а в метафизике — Авиценной. Но такое утверждение может ввести в заблуждение, поскольку требуется еще выяснить, насколько адекватно он понимал того и другого философа, и в какой мере их положения, вырванные из контекста, подверглись у него искажению. В своем месте мы уже имели возможность познакомиться с тем, какое совершенно иное звучание должны были приобрести у «ангельского доктора» рассуждения философа-врача Ибн-Сины о бессмертии души, будучи приведены им без искажения всего их строя, но оторваны от общего контекста мировоззрения Абу-Али. В данном же случае мы хотели бы перечислить лишь те тезисы Абу-Али, которые подверглись критике со стороны доминиканского теолога: внешнее воздействие на материю действующих причин; опосредствованное творение; необходимый характер творения; извечность творения; отрицание свободной воли у человека; отрицание телесного воскрешения; естественное пророчество; познание богом единичного через познание общего; единство конкретной субстанции и акцидентальный характер существования. Приведенный перечень показывает, что в одних случаях Аквинат, правильно понимая идеи Авиценны, отвергает их как неприемлемые с богословской точки зрения, в других — понимает рассуждения аш-Шейха ар-Раиса буквально, а следовательно, неадекватно, в-третьих — истолковывает его взгляды через призму Аверроэсовой критики Авиценны, которая сама по себе обнаруживает достаточную сомнительность.

Важным посредствующим звеном в передаче арабо-мусульманской философии в христианскую Европу была творческая и переводческая деятельность средневековых еврейских ученых, с помощью которых, в частности, философское наследие Ибн-Сины перешло в руки западноевропейских мыслителей. Среди еврейских философов было и много непосредственных последователей Абу-Али, из коих наиболее глубокий след в истории философии оставил Моисей Маймонид (1135–1204). Можно предположить, что именно эта струя в средневековой философской мысли вынесла на гребень волны новой философии XVII столетия наследие Ибн-Сины, к этому времени считавшееся уже покоящимся на дне под обломками того древнего судна, что на протяжении двух тысячелетий плавало под гордым флагом аристотелизма. Речь идет о возрождении философской традиции, связывавшейся в Европе с именем Авиценны, потомком испанских евреев, которые, спасаясь от инквизиции, были вынуждены покинуть страну Маймонида и Ибн-Рушда, — Бенедиктом Спинозой.

Идейная связь Спинозы с арабо-мусульманскими перипатетиками, прямая и опосредствованная, — тема специального исследования. Укажем схематически лишь на предположительные параллели в основополагающих онтологических концепциях, развивавшихся обоими мыслителями с уклоном в сторону проблематики практических наук: бытийно-необходимое-само-по-себе — субстанция; бытийно-необходимое-благодаря-другому — модусы; бытийно-возможное-само-по-себе — единичные вещи; перворазум и первоматерия — идея бога и промежуточный бесконечный модус, облик всей Вселенной; Запад, материя в ее ближайшем определении — атрибут протяженности; Восток, разум Вселенной — атрибут мышления; деятельный разум — абсолютно бесконечный интеллект; душа Вселенной — движение и покой. За адекватность приведенной схемы ручаться нельзя, но можно не сомневаться, что исследования по затронутому здесь вопросу могут уточнить как философские воззрения Спинозы, так и место, занимаемое Ибн-Синой в истории философии.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ИБН-СИНА

ТРАКТАТ О ХАЙЕ, СЫНЕ ЯКЗАНА

Настойчивая просьба ваша, о братья мои, растолковать вам повесть о Хайе, сыне Якзана, сломила упорство мое в отказе, распустила узел решимости моей отговариваться да отнекиваться — вот и приходится мне подчиниться вам, оказать вам в деле сем помощь. А успех уж — от Аллаха.

Как-то в бытность мою в родном краю довелось мне с приятелями моими отправиться в одну из окрестностей его, облюбованную людьми для отдыха и прогулки. Когда мы бродили вместе по округе, откуда ни возьмись появился пред нами благообразный старец. Отмеченный печатью прожитых им многотрудных лет, и в глубокой старости сохранил он свежесть совсем еще юношеских сил: в величественной осанке его не было и признака сутулости, старческая немощь не тронула его стать, седины же у него пробилось как раз столько, сколько седеющему придает только красоту. И мне тут же захотелось познакомиться с ним. Побуждаемый возникшей во мне неодолимой потребностью сблизиться с ним и вступить в общение, я с приятелями направился к старцу, и стоило нам подойти к нему, как он первым пожелал нам мира и многолетия, удивив нас сладкозвучностью речи, что лилась из его уст.