Идеалист

За жизнью, щедрой на общения с людьми должностными, заметил я одну повторяющуюся особенность. На любом этаже власти люди должностные всегда, в большом и малом, действуют только по силовым линиям, исходящим от Первого лица. Как в магнитном поле неизменна направленность силовых потоков, так и в каждой властной структуре обнаруживает себя тот же закон магнитного поля – все должностные люди, может быть, за самым малым исключением, не только действуют, но мыслят, чувствуют, поступают согласно с мыслями, чувствами и волей Первого лица. Так во всей властной вертикали, сверху донизу. И нахмуренный взгляд вышестоящего незамедлительно воспринимается и в точности повторяется каждым стоящим ниже, до последней приземлённой ступени, где властная структура кончается и начинается жизнь людей обыкновенных, озабоченных не политесом, а трудом и хлебом насущным.

Особенность эту я трудно сознавал, время от времени испытывал на себе. Но старался не впадать в отчаянье, продолжал делать своё дело. И здесь, внизу, среди людей, живущих едиными заботами, я находил опору. И именно отсюда, снизу, обычно начиналось обратное движение к справедливости. И справедливость восстанавливалась.

Может, в том скрыт закон самой жизни? Может быть властное громыханье и замрёт само собой?!..»

В ДНИ ГОРЕСТНЫХ РАЗДУМИЙ

 – Зой, ты помнишь мудрого дядю Федю, Федю-Носа из Семигорья? Когда-то, после госпиталя, явился я к нему на костылях. Ни к кому другому, к нему пришёл. С обидой на свою жизнь. Спросил, с какой-то даже злостью спросил:

– Вот, вы, дядя Федя, о вере толкуете. А в чём она, ваша Вера?

И знаешь, как он ответил?

– А вот есть она, Олёша. Как бы объяснить тебе непридуманно, - уж больно проста моя вера. Как думаешь? Помри я – убавится хоть чего-то на земле?

Подумал я, ответил:

– Для меня убавится. Доброго человека не станет.

– Ну, вот и отличил! – обрадовался Федя. – В том вся моя вера, Олёша. – Жизни добра добавить…

– Понимаешь, Зой? «Жизни добра добавить!» Я ему о себе, про беду свою. А он меня от себя, от себя поворачивает: гляди, Олёша, гляди на тех, кто вокруг, о них должна быть твоя забота!..

– Почему ты вспомнил про Федю? Просто так, или? – Зоя оторвалась от дела, штопала постоянно рвущиеся, «некачественные», как говорила она, колготки, внимательно посмотрела.

– Да, вспомнилось вот, - как-то нехотя ответил Алексей Иванович, тут же и загорячился:

– Понимаешь, Зой, Федю вспомнил и думаю: если год, десять, двадцать лет ты делал кому-то добро, должно оно хотя бы помниться? Ведь и тому, кто делает добро, бывает невмоготу!

Зоя взглянула обеспокоено, осторожно спросила:

– Тебя кто-то обидел?..

Алексей Иванович смутился, сказал раздражаясь:

– Зой, я рассуждаю вообще!

– Пожалуйста, рассуждай, как тебе хочется! – Зоя снова склонилась над шитьём.

Сидели они в кухоньке, куда по вечерам сходились к ужину. Здесь, за маленьким обеденным столиком, они обычно обсуждали свои житейские проблемы, разговаривали о жизни, о книгах. Порой согласно, порой споря и горячась. Здесь же читали газеты. Здесь Зоя печатала на машинке бесконечно исправляемые им листочки рукописей.

В вечерние часы здесь шло духовное их общение, без которого уже не мыслили они свою жизнь.

Разговор, который так неосторожно затеял Алексей Иванович был мучителен для него. Впервые пошатнулась его вера в справедливость. Теперь он страшился вовлечь в эти, может быть, ещё и напрасные, как думал он, волнения Зойченьку, и без того испереживавшуюся за его вмешательство в большую политику.

В неловкости за прорвавшееся раздражение, он спросил, как-то даже искательно: