Идеалист

– И ты в утешителях! Я же не мало езжу. Вижу новые дороги, города. Сёла, заводы. И поля вижу, не пустые, с хлебами. И людскую одежду в витринах и на девицах вижу. Жизнь продолжается. Не может не продолжаться. Это общий закон развития.

А не думается тебе, что суетная забота о собственном благополучии становится чуть ли не государственной политикой? И люди впадают в какуюто нравственную глухоту, зная или догадываясь что творится там, наверху?..

Там, у вас, кто-то думает, тревожится состоянием общества? Или эта не ваша, так сказать, компетенция?..

– Может, поговорим о чём-нибудь полегче? – Виктор улыбнулся вроде бы открытой улыбкой, но и в этой памятной Алексею Ивановичу какой-то неуклюжей, в то же время и располагающей улыбке, была всё та же профессиональная замкнутость. Виктор улыбался как бы из узкого пространства, из крохотного окошечка, приоткрытого лишь прежней их дружбой.

Алексей Иванович почувствовал это, сожалеюще усмехнулся.

Виктор понял, сидел некоторое время молча, видимо, в неловкости от того положения, в котором оказался. Потом заговорил уже серьёзно, с медлительностью человека наперёд обдумывающего слова:

– Что могу ответить тебе, Алексей. Многое мы видим, знаем, далеко не всё можем. Краны нравственности текут, это ты верно подметил. Хватило бы ума самим исправить, перекрыть, да на то требуется благословение. И не только жековского слесаря. Ты говоришь про боль свою, только чувствуя нелады жизни. Подумай, каково тому, кто изо дня в день на то смотрит, всё ведает. Сколько всякой мрази наверх повылезало. И не только этих. По ресторанам пьющих, жрущих, о свободе орущих. А и должностных мужей, озвучивающих высокие слова о благе народном, но живущих далеко не должностной заботой о собственном благополучии. Дельцов с двойными душами развелось, что тараканов в нечистоплотной избе. И вместо того, чтобы кипятком прошпарить, кто-то усердно подкармливает их… - Виктор помолчал, видимо решая, договаривать ли? Решил договорить:

– Ты, Алексей, наверное не знаешь. Но без партийных органов мы шага ступить не можем. Такие вот пироги, Алексей Иванович. Не принимай моё молчание вчера за столом за безразличие. Должен бы помнить, что подобная болезнь не для меня. Между прочим, побороться с теми же несуразностями жизни у тебя возможностей больше. Писательское слово пока ещё звучит!.. – Виктор Гаврилович смотрел теперь испытующе, в толстых губах крупного нервного его рта удерживалась усмешка человека понимающего даже то, что он, Алексей Иванович Полянин, не счёл возможным досказать…

Из личных записей А.И. Полянина…

«Я мыслю, значит, я живу…

Если человек чувствует боль, значит, где-то внутри уже зародилась болезнь, микробы вгрызлись, живая плоть воспалилась. Боль есть. Значит, есть и болезнь. Но что за вирусы подтачивают, изнуряют телесное и нравственное здоровье Державы? Где тот проницательный доктор, кому дано разглядеть мутирующие клетки, от которых тянутся разлагающие ещё здоровое тело метастазы?..

Снова я в столице. Где-то там, за сотни отсюда вёрст Семигорье; Васёнка с неспокойными думами; Виктор, всё видящий и мало что могущий; люди, хлеб в заботах взращивающие. Здесь – она, столица, пёстро-модная, суетная, далеко уже не белокаменная, с жизнью, на семигорскую не похожую. Но и здесь в умах что-то уже сместилось.

… Еду в такси с молчаливым пожилым водителем по центру в плотном потоке машин. В узких московских улицах каждому своё место: как ни спеши – на свидание или по делу – вперёд не вырваться, остановиться тоже не моги: замнут, загудят, изругают…