Идеализм-2005

Причем мы об этом никогда не говорили. Мы просто смотрели друг на друга — и понимали все без слов. Делали то, что надо, делали молча. Никакой рефлексии, сомнений.

Сейчас, спустя много лет, я только смертников и помню. Антона Страдымова, моих подельников, особенно Рому и Лену. Было много других Вась и Маш. Студентов, рабочих с заводов, офисных служащих. На собрания одного звена Восточного и Центрального округов приходили иногда до пятидесяти человек. Но и не-смертники, маловеры, малодушные долго в Московском отделении НБП не задерживались. Нападения кремлевских хулиганов, избиения в райотделах, проблемы на работе или в университете, постоянная угроза тюремного срока — все это влияло, конечно же.

Многие пытались несколько месяцев что-то делать, в чем-то участвовать. Но запал подросткового бунта иссякал, гнев повзрослевшего неудачника переставал вести к грезам о революции после пары ночей в райотделе или после разбитого в уличной драке носа. Смертников же, всем своим образом жизни бросавших вызов гадкой российской действительности с ее равнодушием и эгоизмом, насчитывалось мало. Но они были.

Справедливости ради скажу, что Московское отделение НБП привлекало и субъектов совершенно иной породы. Сомнительные художники, сторонники конспирологических теорий, квасные патриоты — такой сброд тоже попадался. Подходы к ним искались разные. Некоторые звеньевые пытались их перевоспитывать, другие просто пополняли бригадные кассы и счета для политзаключенных средствами этих личностей, если средства имелись. Но московский исполком был един во мнении: доверять таким деятелям нельзя ни в коем случае.

Гэрри Пауэлл — Анатолий Тишин

Мы шли вдоль проспекта. Рома, Лена и я. Справа в темноте угадывались темные очертания хрущевок. Впереди светлел вход в метро «Кузьминки». Рядом с переходом пили пиво пожилые гопы. Было часов одиннадцать вечера.

Дул сильный, холодный ветер, и мы шли, немного пригибаясь, кутаясь в куртки.

— Тут, — Рома открыл стеклянную дверь мрачной забегаловки. Синей светящейся гирляндой над входом было выведено «Кафетерий».

— Мы здесь разве стрелу назначали? — уточнила Лена.

— Да, Елена Васильевна.

— К дому как-то близко, Андреич. Как бы…

— «Хвостов» вроде не было…

— Все равно…

В забегаловке за столами стояли (именно стояли, это были высокие стоячие столы) конченые совсем типы в пуховиках и кожаных куртках, лили водку из пластиковых стаканчиков. Из колонок играла российская эстрада.

— Н-да, — оглянулась Лена.

— Народ, — Рома улыбнулся, — наш народ, Елена Васильевна. Только вот почему нацболов нет никого?

— Ладно, ждем. Пойду чаю какого-нибудь возьму, если стрела тут…

— Леха, я Елене Васильевне помогу, а ты тут оставайся, а то сограждане единственный свободный стол займут.

— Ага, понял.

Я снял шапку. Длинных кудрей под ней не было. После нравоучений Чугуна «Леха, когда ты уже пострижешься», я все-таки постригся. Точнее, побрился. Ольга Ф. старательно побрила станком.

Рома и Лена вернулись с тремя стаканчиками чая.

— Не пришел никто? — спросил командир Московского отделения.

— Нет.

— Нацболы, блин, расслабились чего-то.

— Да, должны быть уже тут по времени.

Слух внезапно отчетливо различил слова очередной песни: «…как упоительны в России вечера». За соседним столом два бухих нищеброда в грязных пуховиках решили подпеть: «…и вальсы Шуберта, и хруст французской булки». От бичей шел тошнотворный запах.

— …Рома, что это, блин, такое? — я кивнул на соседей.

— Все патроны из «удара» бы расстрелять, выйти и дверь за собой закрыть… — улыбался он.

— Ага…

Тут в «Кафетерий» вбежала светловолосая Ольга К. На ней была зеленая зимняя бундесверовка Чугуна.

— Здорово! — выдохнула она. — Кирилл, Назир, Паша и Женя через пять минут подойдут. У Назира и Паши в общаге ремонт какой-то или что-то. Поэтому задерживаются.

— Хорошо, — Рома поправил на носу очки, — ждем.

Потом он полез в рюкзак и достал книгу, положил ее на стол.

— Ольга, ты читала?

— Что это?

— Книга, блин. На стрелу нацболы все равно опаздывают, хоть о литературе хорошей время есть поговорить…

Я посмотрел на стол. На желтой обложке книги был изображен воин в колпаке Ку-клукс-клана, с голубоглазым ребенком на руках. За плечами какая-то фантастическая штурмовая винтовка, через плечо — патронная лента.

— …Вот что надо читать, — сказал убедительно Рома.

— «Дневник Тернера»! Я читал.

— Леха, что ты читал, я не сомневаюсь. Ольга, советую, очень крутая книга, все как надо…

— Да, настоящее революционное мировоззрение, сожженные мосты, бескомпромиссность… — добавил я.

— Все правильно, Леха!

В «Дневнике Тернера» мое внимание особенно привлек один эпизод, отлично показывающий основную дилемму любой радикальной организации.